Река Хронос

Если газета сегодняшняя — его, Андрея, не было на этом свете четыре дня. Если вчерашняя — пять. Значит, он почти не ошибся, считая щелчки в табакерке.

Четыре дня. И в городе все тихо. Как бы расспросить официанта о новостях? Не привлекая внимания. Он, правда, вялый какой-то. Андрей налил в рюмку водки, густо намазал ломоть хлеба маслом и икрой. Водка приятно обожгла глотку, бутерброд оказался вкуснейшим. Андрей подцепил вилкой крепкую шляпку рыжика и схрупал ее.

«Почему у меня такое славное настроение? Ведь ничего еще не известно, и, возможно, мне грозит опасность. Но главное ведь в ином — в том, что я чудесным образом избавился от прошлой опасности. Подобно Аладдину с волшебной лампой, я обладаю машиной, которая резвее самого быстрого коня унесет меня от любой беды. Ну что, Вревский? Поймал? Приходи сюда, вот я, Андрей Берестов, сижу перед рестораном, хрупаю рыжик… А есть ли у меня деньги? Еще не хватало попасть в полицию…» Он лихорадочно полез в карман тужурки — там только табакерка и мелочь. В другом кармане — тоже. Деньги остались в брюках! А сейчас брюки на нем чужие. Андрею стало холодно. Он нервно оглянулся. И официант, чуя неладное, тут же проснулся, шагнул к столику и спросил с некоторой угрозой:

— Бульон подавать?

— Несите, — сказал Андрей, понимая, что наступил момент для бегства. Но наученный опытом официант лишь дошел до двери в ресторан и, не спуская глаз с Андрея, крикнул внутрь:

— Кузьма, бульон неси. И эскалоп.

И тогда Андрей вспомнил, что в тужурке лежит бумажник, в бумажнике десятка, и, проведя рукой по борту, ощутив выпуклость бумажника, сразу обессилел и даже не заметил, как официант, уже без всякой видимости пиетета, стукнул о стол бульонной чашкой, плеснув на клетчатую скатерть.

Выпив чуть теплый бульон и опрокинув еще рюмку водки, Андрей осмелел. Он уже решил, что все же подберется, как совсем стемнеет, садом к Лидочке. Он будет осторожен, чтобы его не заметили. А в крайнем случае — что ему стоит прыгнуть еще на день вперед? Лиха беда — начало! — сказал он себе и непроизвольно улыбнулся — заяц в потоке времени!

Он проглядел первую страницу. Официальные сообщения. Внизу справа пустое место — вычеркнуто военной цензурой, которая уже начала накладывать лапу на известия с фронтов. А вот и сообщение из Петрограда: «Ставка сообщает, что нашим доблестным войскам отдан приказ о переходе в наступление против Турции, нарушившей договоры о мире и соседстве и легкомысленно привязавшей свою судьбу к колеснице германского пруссачества».

«Вот война дошла и до наших краев», — подумал Андрей, забыв об эскалопе и зачитавшись шумной патриотической передовицей, в которой предсказывалось неминуемое поражение дряхлой Османской империи, живущей за счет соков, которые она пьет из порабощенных народов. Наконец-то появился враг выгодный, которого есть надежда громить не только на страницах газет, но и на поле боя.

На той же странице разбиралась стратегическая ситуация в Закавказье и чаяния армянского народа… куда мельче и скуднее говорилось о боях под Варшавой — война уже пришла на территорию Российской империи.

Громко скрипя сапогами, вошел офицер с рукой на черной перевязи. Он был слегка пьян и, обернувшись в поисках компании, увидел, что Андрей сидит в одиночестве, тут же подошел и спросил:

— Разрешите? — и, не дождавшись ответа, уселся напротив. — Сволочная погода, — сказал он. — Бой!

Официант подошел резво — куда только делась апатия.

— Бутылку шампанского! Но не какое-нибудь там… Наше, отечественное, массандровское. И два фужера.

Андрей отложил газету. Еще этого не хватало!

— Сейчас мы с тобой выпьем, — сообщил офицер.

На нем была фуражка с высоким черным околышем и загнутой назад тульей; на серебряных погонах — крылья. Авиатор, штабс-капитан. Еще недавно авиаторы были кумирами Андрея. Они с Беккером бегали на поле на окраине Симферополя, где происходили славные полеты, — он видел и Нестерова, и самого капитана Андрианиди, и бравых французов. Он знал, что такое пике и штопор, он видел, как разбился Гастон Роже, и чуть было не успел к тем, кто вытаскивал его тело из-под обломков «Ньюпора».

Андрей принялся за эскалоп, но аппетит уже пропал.

Офицер постучал пальцами по столу.

— Студент? — спросил он. — Почему не воюешь? — И тут же сам ответил: — Какого черта? Я за сентябрь трех друзей похоронил. Сам чудом жив остался. Видишь, совсем не двигаются.

Он пошевелил пальцами — пальцы и в самом деле еле шевелились.

Официант споро открыл бутылку шампанского, разлил в два фужера. Андрей начал было отнекиваться, но офицер расхохотался, показав обломки передних зубов.

— Мы бутылку шампузы с тобой усидим, а потом и до твоей водки доберемся, добро?

— Мне уже надо идти.

— Никуда тебе не надо идти, — сказал офицер. — Лишний ты тут. Никто тебя не ждет.

Лишний? Эти слова проникли до самых печенок. Летчик говорил так, словно ему была открыта некая тайна. А может быть, в мире что-то изменилось — изменилось, незамеченное еще Андреем, и мир, в который он попал, вовсе не тот, в котором он нажал на шарик?