Рейнеке-лис

Закончил исповедь Рейнеке-лис,
И ко двору они подались.
Шли они полем, равниною шли
И монастырь увидали вдали.
В обители сестры-монахини жили,
Богобоязненно богу служили,
Небесную прославляли царицу
И разводили домашнюю птицу.
У сестер, искупавших наши грехи,
Водились куры и петухи,
Замечательные каплуны и пулярки,
Телом жирны, перьями ярки,
Уток имели они и гусей.
Птицы не ждали незваных гостей,
Не опасаясь коварства и низости,
От стен монастырских гуляли поблизости.
(Рейнеке здесь иногда бывал —
Брюхо курятиной набивал!)
Рейнеке, место это узнав,
Вспомнил пору былых забав
И, постепенно впадая в тоску,
Голосом тихим сказал барсуку:
"Нельзя обходить это место святое!"
(Сильно урчит его брюхо пустое.)
Подходят, видят — идет петух.
У Рейнеке перехватило дух.
У Рейнеке закатились глазки.
Петух и впрямь как будто из сказки:
Молоденький, жирненький, сочен, свеж,
Если даже не хочешь — съешь!
Рейнеке — мерзостная душонка —
Хищными лапами хвать петушонка!
Только перья на воздух взлетели.
Барсук закричал: "Вы в своем уме ли?
Вы только что поклялись небесами!
Что с вами будет! Подумайте сами!
Не успев исповедаться — воровать?!
Теперь вам, смотрите, несдобровать!"
Рейнеке-лис про себя усмехнулся:
"Должно быть, воистину я рехнулся,
Я на мгновенье лишился ума,
О чем сожалею весьма и весьма.
Что же это со мной творится?
Нет! Это больше не повторится!
Помолитесь за меня милосердному богу!"
И снова пошли они в путь-дорогу.

Вот обогнули они монастырь,
Перед глазами такая ширь,
Такая даль впереди разворачивается,
Но Рейнеке все назад оборачивается,
Не в силах он взгляда от кур отвести,
И ничто не может его спасти.
Ему бы снова схватить петушонка!
Что за препакостная душонка!
Башку ему оторви от тела —
Башка бы сама к петушку полетела!
Ну, как отвадить его от кур,
Когда они лакомы чересчур?!
Гримбарт разгневался до невозможности:
"Я не говорю уж об осторожности
И о простейшей боязни суда.
Но есть ли у вас хоть остатки стыда?
В кого вы снова глазами стреляете?
Да вы же господа оскорбляете,
Святую молитву мою прервав
И право на жалость к себе потеряв!"
Рейнеке вымолвил в озлоблении:
"Это же сущее оскорбление!
Цели нет у меня дурной:
Молюсь я за души задушенных мной.
Я про себя "Отче наш" читаю
И заодно про себя считаю,
Сколько же в каждом из монастырей
Я петухов загубил и курей?
Ранит сердце мое, клянусь,
Каждый съеденный мною гусь!
Чтобы я белого света не взвидел!
За что я монахинь святых обидел,
Этих чистейших Христовых невест,
Их кур поглощая в один присест?!"
Гримбарт молчал, нелюдим и хмур,
А Рейнеке так и глядел на кур,
Нанося барсуку большую обиду,
Пока монастырь не скрылся из виду.
Но, впрочем, идти осталось не много.
Лиса охватывает тревога:
Вот он, вдали, королевский дворец,
Где, может быть, лису придет конец.
И Рейнеке, чуя опасность нюхом,
Упал в чрезвычайной тргвоге духом.