Рейхов сын

Колонна видавших виды армейских автомобилей неторопливо катилась на запад, увозя в своих кузовах немецких солдат. Увозя от жара и песков Палестины, от засад и ловушек не смирившихся с поражением англо-французских партизан, от тошнотворной деятельности айнзацкоммандо и египетских концлагерей, от мест схваток и могил боевых товарищей. Увозя по разбитым колесами, траками и бомбежками дорогам, мимо полуразрушенных, но уже начавших оживать после войны деревень, к порту, где им предстояло погрузиться на транспорты и наконец-то отправиться домой.

Грузовик подпрыгнул на выбоине, и оберфельдфебель Фишер громко клацнул зубами.

— Мух ловишь, Ролле? — негромко рассмеялся сидевший рядом фон Берне. Настроение у него, да и у всех солдат его роты было превосходным. — Вкусные?

— Жирноваты на мой вкус, — пробурчал папаша Браунбёр. — Могу поделиться, герр оберлейтенант.

— Спасибо, я не голоден, — фыркнул тот. — Отдай местным крестьянам, вишь, как отощали?

Дитер кивнул в сторону нескольких хижин, мимо которых они как раз проезжали, и озадачено почесал в затылке, сдвинув форменную фуражку едва ли не на самый нос.

— Вот черт. А ведь так и не узнал по сю пору.

— Чего не узнал? — поинтересовался Фишер.

— Да как деревни турецкие правильно называть. Как прибыли в Турцию, так все хотел уточнить, да забывал. Теперь и спросить-то будет не у кого, наверное.

— У меня можно спросить, — ухмыльнулся оберфельдфебель. — Они называются «кьой».

Тихий океан, окрестности Сан-Франциско.

27 декабря 1942 года, 00 часов 12 минут.

Холодные зимние волны лениво перекатывались под ясным звездным небом, не отражая ночных светил — будто бы черный бархат пошел волнами. Было безветренно, ни плеска не раздавалось, тих и темен был берег, укрытый светомаскировкой: после той резни, которую устроили у Восточного Побережья немецкие подводники, американцы отнюдь не желали второго акта в той же пьесе, пускай и в исполнении театра Кабуки. Пускай, по их мнению, немецкие субмарины и превосходили своих японских собратьев, и серьезных действий подводного флота императора Хирохито у своих берегов они не ждали, особенно после начала контрнаступления своего флота на Тихом океане, но береженого, как говорится, бог бережет. Лучше подуть на молоко, причем заранее.

В общем-то, они были правы: удаленность Америки от основных морских баз японцев, постоянное патрулирование побережья и наиболее удобных путей подхода противолодочными кораблями — как флотскими, так и добровольческими, наподобие яхты Хемингуэя, ловившего субмарины в окрестностях Кубы, — делало западное побережье США малодоступной целью. Но не недостижимой.

Черные волны пошли серыми бурунами пены, расступились, и из глубины на поверхность медленно и неотвратимо поднялась большая темная тень. Остроносая, как и большинство субмарин Японии, больше напоминающая миноносцы времен Цусимского боя, с необычайно длинной рубкой в центре корпуса (отчего сходство с миноносцем адмирала Того только усиливалось), подлодка неторопливо поднялась над поверхностью. Откинулись люки, зазвучали приглушенные голоса на японском языке…

Подводный авианосец I400 готовился выпустить из своего чрева гидросамолет-бомбардировщик.

Довоенные предупреждения адмирала Ямамото о том, что «если разовьется военный конфликт между Японией и Соединенными Штатами, будет недостаточно захвата Гуама и Филиппин, и даже Гавайских островов и Сан-Франциско», что японцам для победы «потребуется маршировать до самого Вашингтона, чтобы подписать капитуляцию Америки в Белом доме» оказались пророческими: оправившиеся после первого периода поражений Соединенные Штаты запустили свою, намного превосходящую японскую, экономику на полную мощность, и наступление Дай-Ниппон Тэйкоку Кайгун сначала застопорилось, о чем Ямамото также предупреждал,[73] а потом и перешло в непрерывную череду поражений. Если бы не немецкая, советская и итальянская помощь, песенка Японии была бы спета, и все, что смог бы сделать командующий ее флотом, это только продлить агонию своей державы.

Теперь же, несмотря на то, что по-прежнему гремели пушки, ревели самолеты и рвались авиабомбы, невзирая на то, что накал на театре военных действий оставался тем же, что и в первые дни войны, дело явственно шло к подписанию мирного договора. И для того, чтобы мир был заключен на наиболее для Японии выгодных условиях, следовало показать американцам, что они, полагающие свои дома недостижимыми для атак японской авиации, ошибались.

Чихнул мотор покачивающегося на поплавках бомбардировщика, и самолет нито кайи Секи Юкио, на борту которого иероглифами было выведено слово «симпу»,[74] ускоряясь, начал разбег. I400 после этого немедленно погрузилась и пошла домой: никто не ожидал возвращения загруженного взрывчаткой самолета, который в одиночку, подобно смертоносному божественному ветру, должен был атаковать Сан-Франциско.

Эпилог