Рэй Брэдбери. Том 2-й дополнительный

А богач с хмурой усмешкой обратился к ним, своим чадам, предлагая укрытие от жары, еду и питье:

— Капитан Уайлдер! Мистер Паркхилл! Мистер Бьюмонт!..

Уайлдер посадил свой аппарат.

Сэм Паркхилл бросил свой мотоцикл — он увидел яхту и тут же влюбился в нее.

— Черт возьми! — воскликнул Бьюмонт, профессиональный актер, один из стайки людей в небе, порхавших, как пчелы на ветру. — Я не рассчитал свой выход. Я явился слишком рано. Нет публики!..

— Призываю вас аплодисментами! — крикнул в ответ богатый старик и захлопал в ладоши. Затем добавил: — Мистер Эйкенс!..

— Эйкенс? — переспросил Паркхилл. — Знаменитый охотник?

— А кто же еще!..

И Эйкенс спикировал вниз, словно намереваясь схватить их всех хищными когтями. Он и сам себе казался похожим на ястреба. Жизнь, полная приключений, отточила его и выправила, как бритву. Падая, он будто разрезал воздух, грозным, неотвратимым возмездием обрушивался на людей, не причинивших ему ни малейшего зла. Но за мгновение до катастрофы он резко затормозил и с легким свистом, преодолев себя, коснулся мраморной пристани. Узкую его талию стягивал патронташ. Карманы у него топорщились, как у мальчишки, совершившего набег на кондитерскую. Не составляло труда догадаться, что он весь начинен сладостями-пулями и деликатесами-гранатами. Своевольный ребенок, он сжимал в руках диковинную винтовку, казалось, только что оброненную Зевсом-громовержцем, однако с маркой «Сделано в США». Лицо его загорело до черноты, а глаза, зеленовато-синие кристаллы на морщинистой от солнца коже, светились сдержанным любопытством. Выпуклые мускулы африканца обрамляли белую фарфоровую улыбку. Планета едва не застонала, когда он дотронулся до нее.

И два новых мотылька, два нелепых создания, затрепетали опасливо на ветру.

Богач был вне себя от восторга:

— Гарри Харпуэлл!..

— Воззрите на ангела господня, пришедшего, с благовестом! — продолжал парящий в небе.

— Он опять пьян, — прокомментировала женщина. Она летела впереди и не оглядывалась.

— Мигэн Харпуэлл, — произнес богач тоном антрепренера, представляющего свою труппу.

— Поэт, — сказал Уайлдер.

— И акула, жена поэта, — пробормотал Паркхнлл.

— Я не пьян! — крикнул поэт ветру. — Я просто весел…

И тут он низвергнул ливень смеха, и все, кто был внизу, чуть не подняли руки, заслоняясь от потопа.

Поэт снизился, как толстый надувной змей, и, жужжа, пронесся над яхтой. Жена поэта поджала губы, а он сделал движение, будто благословил всех, и подмигнул Уайлдеру и Паркхиллу.

— Харпуэлл! — воскликнул он. — Это ли не имя, достойное величайшего из поэтов нашей эпохи![1] Поэта, которому она тесна и который всей душой в прошлом, таскает кости из гробниц великих писателей, но летает на этой самоновейшей кофейной мельнице, на этом чертовом ветрососе, и призывает сонеты на ваши головы… Мне жаль наших прежних простодушных святых — у них ведь не было таких вот невидимых крыльев, на которых они взвивались бы ввысь, кружили и реяли с псалмами или проклятьями. Бедные бескрылые пташки, обреченные прозябать на земле! Только гений их мог воспарить. Только муза могла познать сладкие муки воздушной болезни…

— Гарри! — позвала жена с причала, закрыв глаза.

— Охотник! — вскричал поэт. — Эйкенс!.. Вот вам самая крупная дичь на свете — летающий поэт. Я обнажаю грудь. Сбрось меня наземь, как Икара, пусть в стволе твоего ружья зажжется солнечный луч! Запали пожар, чтоб небо перевернулось и хлеб, воск и ладан в единый миг обратились в деготь… Внимание, целься, пли!..

Охотник в шутку поднял винтовку.

Тогда поэт рассмеялся еще мощнее и действительно обнажил грудь, рванув рубаху.

Но в эту секунду на канал спустилась тишина.

Показалась женщина. За ней шла служанка. И нигде не видно было никакого экипажа, и почти верилось, что они долго-долго брели с марсианских гор и только сейчас приостановились.

Сама тишина приковывала внимание к Каре Корелли, придавала особое достоинство ее появлению.

Поэт прервал свои излияния и приземлился.

Вся компания смотрела на Кару Корелли — и та смотрела на них, но не видела их. Одета она была в черный облегающий костюм в тон волосам. Походка ее доказывала, что эту женщину всю жизнь понимали с полуслова, и с тем же спокойствием, с каким шла, она остановилась к ним лицом, будто ожидая, кто первый шевельнется без приказа. Ветер играл ее волосами, ниспадающими на плечи. Поразительнее всего была бледность ее лица. Казалось, именно эта бледность, а не глаза, сверлит их в упор.

Затем, не проронив ни звука, женщина спустилась на яхту и села впереди, как носовое украшение, знающее себе цену и место.

Минута тишины миновала.

Эронсон пробежал пальцами по отпечатанному списку гостей.

— Актер, красивая женщина — и тоже актриса, охотник, поэт, жена поэта, командир звездолета, бывший инженер… Все на борт!

На кормовой палубе просторного своего корабля Эронсон развернул связку карт.

— Леди и джентльмены! — сказал он. — Нам предстоит нечто большее, чем пикник, увеселительная прогулка или экскурсия. Нам предстоит Поиск!..