Регуляторы

— Какой? — Она почти кричит. — Ради Бога, какой?

— Может Тэк впрыгнуть в кого-то еще? К примеру, в вас или в меня?

На лице Одри отражается облегчение.

— Нет.

— Откуда такая уверенность? Вам сказал Сет? Джонни уже думает, что не услышит ответа, но не потому, что Одри спешит добраться до мальчика, пока тот еще на горшке. Джонни кажется, что вопрос раздражает ее, потом, приглядевшись, он понимает, что ей стыдно.

— Сет мне этого не говорил, — отвечает Одри. — Я знаю об этом, потому что Тэк пытался проникнуть в Херба. Чтобы.., вы понимаете.., поиметь меня.

— Тэк хотел заняться с вами любовью, — кивает Джонни.

— Любовью? — Она едва сдерживается. — Нет. О нет. Понятие любви Тэку недоступно, он не знает, что такое любовь. Тэк хотел оттрахать меня, ничего больше. Когда же он понял, что не может использовать для этого Херба, Тэк убил моего мужа. — Слезы уже бегут по ее лицу. — Если Тэк чего-то хочет, он не отступается… Что он сотворил с Хербом… Представьте себе, что случилось бы с башмачком Ральфи Карвера, если б вы захотели натянуть его на свою ногу. Если б вы засовывали и засовывали в него ногу, не обращая внимания на боль, не замечая ее, охваченный желанием носить этот башмачок, ходить в нем…

— Понятно. — Джонни смотрит вниз по склону, ожидая увидеть там космофургоны. Потом он бросает взгляд вверх, но не видит ничего особенного. Кэмми спряталась в тени опасно накренившегося отеля. — Смысл я уловил.

— Так мы можем войти? Вы готовы войти? Или вы боитесь?

— Нет, — вздыхает Джонни.

Джонни протягивает руку к железному кольцу на двери, сколоченной из толстых досок, но рука проходит сквозь него. Под кольцом оказывается обычная ручка. Когда Джонни хватается за нее, из-под досок проступает современная дверь, она постепенно замещает ту, которую он поначалу видел. Джонни открывает дверь. В темной комнате стоит затхлый запах грязного белья. Лунный свет проникает в комнату, и глаза Джонни быстро привыкают к полумраку. То, что он видит, напоминает ему изредка появляющиеся в журналах истории о пожилых миллионерах-затворниках, которые последние годы проводят в одной комнате, собирая книги и журналы, разводя кошек или собак, накачиваясь таблетками и питаясь консервами.

— Быстрее, быстрее, — торопит Одри. — Сет в ванной комнате, примыкающей к кухне.

Она протискивается мимо, на ходу берет Джонни за руку и ведет в гостиную. Стопок книг и журналов нет, но ощущение царящего здесь затворничества и безумия нарастает. Пол весь в липких пятнах от пролитых соуса и газировки. На стенах детские рисунки: стрельба, убийства. Они напоминают Джонни о недавно прочитанном романе “Кровавый меридиан”.

Уголком глаза он улавливает движение слева от себя, поворачивается с гулко бьющимся сердцем, но видит не целящихся в него ковбоев или мрачных инопланетян, даже не маленького мальчика, бросающегося на него с ножом, а всего лишь пульсирующее мерцание. От телевизора, решает Джонни, хотя звука нет.

— Нет. — шепчет Одри, — туда не ходите.

Она ведет его к дверному проему, расположенному прямо перед ними. Из него на запятнанный кровью ковер падает прямоугольник света. В тех строениях, что появились на месте Тополиной улицы, электричества еще нет, но в этом доме его в достатке.

Теперь Джонни слышит натужные звуки вкупе с тяжелым дыханием. Звуки эти вполне человеческие, их причина более чем понятна: у человека, сидящего на унитазе, расстройство желудка. И несет его по полной программе.

Когда они входят в кухню, Джонни оглядывается, и тут ему приходит в голову мысль, а не заслужили ли обитатели Тополиной улицы то, что с ними произошло? “Одри жила в таком ужасе Бог знает сколько времени, а мы ничего не знали, — думает он. — Мы — ее соседи, мы все послали ей цветы после того, как ее муж сунул в рот дуло ружья и нажал на спусковой крючок. Большинство из нас пошли на похороны (сам Джонни был в то время в Калифорнии, выступал на конференции детских библиотекарей), но мы ничего не знали”.