Реформатор

«Ну да, — усмехнулся Савва. — Хочешь пример? Хорошо. Что есть время? Ты знаешь, что есть время? Никто не знает, что есть время. Галактики, миллиарды световых лет, невозможность в течение человеческой жизни долететь хотя бы до ближайшей, как ее… Альфа-Центавра?.. звезды и так далее. Полная неясность. Зайдем с другого конца. Время — жизнь. Детство-отрочество-юность-зрелость-старость-смерть. Опять хреновина. Кто-то доживает до глубокой старости, кто-то — умирает в младенчестве. Единственное, что ясно: время не есть справедливость. Допустим, не справедливость? Но тогда что? Да черт его знает, что! Поэтому надо вытащить из океана смыслов нечто предельно простое. Время — это моргание твоего левого глаза. Пока моргаешь — время есть, идет, перестал моргать — его нет, остановилось. Для тебя остановилось. Но, в принципе, этого достаточно. Тебе достаточно. Вот ведь что получается, — задумчиво посмотрел Савва на Никиту, вдруг взявшегося усиленно моргать (как будто тик начался) левым глазом, — сложное заканчивается простым. Потому что сложное — конец, а простое — начало. Главное же… не отступить от простого, стоять на простом, как капитан на мостике. Потому что я понял, что сознание, — понизил голос Савва, и Никита заморгал левым глазом вдвое быстрее, — является инструментом порабощения человека средой, окружающей действительностью, обществом, бесконечностью, Вечностью и так далее. Как только посредством сознания человек начинает все усложнять, а он неизменно и неизбежно начинает, действительность подчиняет его себе. Подчинение через усложнение — вот путь человека в этом мире! — поднял вверх палец Савва. — Поэтому часы часов должны быть предельно просты, понятны каждому, как… глазоморг!»

«Левоглазоморг?» — уточнил Никита.

«Вот видишь, — засмеялся Савва, — ты уже начинаешь усложнять. Это как разобраться, почему ты дышишь. Стоит только сосредоточиться на процессе вдоха и выдоха, как сразу начнешь задыхаться. Или попробуй-ка зафиксировать момент, когда засыпаешь. Никогда не зафиксируешь. Заснул — упустил. Не спишь — не поймал. Спятишь от бессонницы. Пойдем по часовой стрелке, — пригласил Никиту поближе к прозрачной (с их стороны) стене. — Час первый», — указал на задумчивых, прилично одетых служивых людей с невыразимой, граничащей с мукой (революционной) тоской в глазах посматривающих по сторонам и друг на друга.

В подобие кухни было превращено помещение (сектор), и благообразные костюмные люди занимались там странным делом: протирали тряпочками тарелки, отчего те становились… грязнее и грязнее. Никита обратил внимание на налепленные по стенам плакаты-лозунги: «Чистота — залог духовно-нравственного здоровья», «Наш выбор — чистота», «Чище едешь — дальше будешь», «Я себя под Лениным чищу» и т. п.

«Час первый, — произнес Савва, — мысленный, он же идеологический демонтаж, доведение до абсурда очевидного, саботаж, дисфункция властной функции. Эти парни, — Савва кивнул на протиральщиков тарелок, — не вынесли искушения, поддались обольщению, грубо говоря, поменяли в сердце своем страну, которой владели на стеклянные бусы, расческу и зеркальце»…

«Ой ли?» — усомнился Никита.

«Цивилизационное первородство, — пояснил Савва, — на долларовую чечевичную похлебку. Как следствие, нарушился ход исторического времени, незаметно изменилась его основа. Если раньше — с оговорками — ее можно было определить, как социальное созидание, то теперь как — антисоциальную паузу. Когда верхи могут, но не хотят, низы и общество в целом автоматически переводятся в режим “stand by”, то есть в режим страстного ожидания перемен… ради самих перемен. Это же совершенно закономерно, — пожал плечами Савва. — Когда голова перестает думать, ноги перестают ходить, а руки трудиться».

«А что они начинают делать?» — спросил Никита, которому «первый час» показался если и не спорным, то каким-то несерьезным, притянутым за уши. Интересно, почему говорят, что простота хуже воровства? — ни к селу, ни к городу подумал Никита.

«Куражливо сучить в воздухе, вывихиваться в идиотском танце, куролесить, выделывать кренделя, — ответил Савва. — Потом, конечно, их опять заставят идти, но… уже без ботинок, босенькими. А следующие ботиночки — ох, нескоро!»

Второй сектор-час предстал безлюдным вместилищем запахов, перебираемого ветром мусора. Он совсем не понравился Никите, второй час. Сколько Никита ни вглядывался в насыщенное ветром, запахами и мусором пространство, не мог разглядеть ни единого человека, лишь смутные тени, абрисы фигур, вобравшие в себя родовые признаки перечисленных субстанций. Мусором, таким образом, вонью и бестолково носящимся без видимой цели ветром предстали люди в «часе втором».