Реформатор

В тот летний день над всей Европой — от Атлантики до Урала — бушевала невиданная гроза. Ведущие московских молодежных FM — программ (все сплошь пользователи «дельфиньих» ПК) шутили, что проект по превращению Земли в дельфинарий вступил в решающую фазу. По православному радио ученый батюшка рассказывал о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Мать ушла в гробе-ковчеге в яму, наполненную прохладной водой, как языческая богиня Сатис. Отец стоял перед могилой в неизменном белом плаще под черным зонтом, как в гроте под водопадом, а кладбищенские рабочие, матерясь, устанавливали мраморную плиту (у отца не было времени ждать пока земля, как положено, осядет). «Мы не были с тобой при жизни, но мы будем с тобой после смерти» — такие слова выбил золотом отец на скорбном белом мраморе. Потом он развернулся, побрел по аллее, как человек, у которого не осталось в жизни дел. Остановился под напоминающим зеленый фонтан дубом, вытащил из кармана плоскую бутылку «Hennessy», длинно отпил, вытер рот рукавом, бросил (непустую еще) бутылку на мокрую траву. Похоже, нищета отсутствовала в списке обрушившихся на отца бед.

Просматривая кассету, Никита, помнится, подумал, что бессмертие вернувшегося из коридора отца — это не вечная (растянувшаяся во времени) жизнь, но вечная (растянувшаяся во времени) смерть.

«Куда ты едешь? — спросил на вокзале у воинственно задравшего воротник плаща отца Савва. — Что ты так переполошился из-за этой идиотской статьи? У нас свободная страна, мало ли кто что пишет? Ты тоже можешь писать и публиковать все, что душе угодно. Хочешь, ругай Сталина. Хочешь — хвали Горбачева. Хочешь — славь демократию. Хочешь — смешивай ее с дерьмом. Можешь даже сочинить монографию об этом… как его… ну, который рыдал, когда взорвали Empire State building, хотел объявить войну Саудовской Аравии, а потом исчез, как его и не было. Я могу поговорить с президентом. Он назначит тебя главным редактором “Солнечной революции” или “Третьей стражи”. Ты снова будешь хлебать из правительственного корыта. Да, кстати, — Савва попытался опустить воротник его плаща, но отец решительно отвел его руку, — он считает “Самоучитель смелости” гениальным произведением, готов издать его за государственный счет миллионным тиражом. Единственное условие, чтобы ты написал несколько слов, мол, книга посвящается новой России и президенту, не только вытащившему страну из дерьма, но и удержавшему ее, когда весь мир погрузился в дерьмо»…

«Где?» — перебил отец.

«Что где?» — не понял Савва.

«Где удержавшему?» — уточнил отец.

«Да, над дерьмом, над дерьмом», — с удивлением посмотрел на него Савва.

«Я, как Станиславский, — усмехнулся отец, — не верю!»

«Во что?» — спросил Савва.

«В возможность пребывания одной отдельно взятой страны над дерьмом, когда весь мир в дерьме, — ответил отец. — Закон всемирного тяготения еще никто не отменял».

«Неужели тебе не нравится Россия, которую он слепил практически из ничего? Из дерьма? — с изумлением посмотрел на отца Савва. — Посмотри по сторонам, она же именно такая, о какой ты мечтал!»

«Именно поэтому, что она из ничего, из дерьма, — сказал отец, — она мне и не нравится».

«Это не разговор», — посмотрел на часы Савва.

Поезда в новой России стали ходить, как при Лазаре Моисеевиче Кагановиче, то есть строго по расписанию.

До отправления оставалась ровно минута.