Рефлекс змеи (Отражение)

— Бойскауты вроде бы ничем не связаны, — сказал я. — Мы можем их вычеркнуть. Наркотики — да, но не музыканты. Особенно неудачливые... или все музыкальное, если уж так говорить. — Я еще подумал. — Полагаю, если она в то время была действительно зависима от наркотиков, ей могло быть все равно. Но она любила комфорт. — Я снова замолчал. — Думаю, сначала надо попытать счастья у телевизионщиков. Они могли бы, по крайней мере, сказать, какую они делали программу, и кто работал над ней. Должны же у них где-нибудь сохраниться счета.

На лице Джереми беспорядочно сменяли друг друга различные эмоции — от скепсиса до смущения.

— Ну... — сказал он, — в смысле…

— Послушайте, — перебил его я, — просто задайте вопрос. Если он мне не понравится, я не отвечу.

— Вы так невероятно прямолинейны, — пожаловался он. — Ладно. Что вы думаете насчет того, что ваша мать оставляла вас у чужих людей, и что вы думаете насчет вашей матери и наркотиков?

Я вкратце обрисовал, как меня подбрасывали к разным людям, и описал, чем я обязан Деборам, Самантам и Хлоям. Обалделый вид Джереми сказал мне, что не у каждого ребенка был такой жизненный опыт.

— А вот наркотики, — сказал я, — это потруднее. Я ничего не понимал насчет наркотиков, пока не подрос. Я единственный раз видел ее в таком состоянии, когда мне исполнилось двенадцать лет... в тот день, когда она забрала меня у гомиков и отправила на конюшню. Но она, конечно же, принимала наркотики, сколько я ее помню. Иногда я жил с ней по неделе, и я чувствовал этот запах, резкий едкий запах... Я снова почувствовал его много лет спустя... мне, наверное, было за двадцать… Это была марихуана. Я попробовал ее, когда был маленьким. Один из приятелей матери дал ее мне, когда ее не было дама. Она была в ярости. Понимаете, она своеобразно пыталась проследить, чтобы я вырос таким, как подобает. В другой раз какой-то мужчина дал мне какую-то кислоту. Она прямо-таки осатанела.

— Кислоту, — сказал Джереми. — Вы имеете в виду ЛСД?

— Да. Я видел, как кровь бежит по моим артериям и венам, словно моя кожа прозрачна. Я видел кости, словно в рентгеновских лучах. Это невероятно. Я слышал звуки так, словно они были трехмерными. Тиканье часов. Изумительно. Мать вошла в комнату и застала меня за тем, что я пытался вылететь в окно. Я видел, как кровь течет и в ней. — Я помнил все это так ясно, хотя мне было около пяти лет. — Я не понимал, почему она так рассердилась. Тот мужчина засмеялся, и она дала ему пощечину. — Я помолчал. — Она в самом деле пыталась держать меня подальше от наркотиков. Думаю, она умерла от героина, но уберегла меня даже от его запаха.

— Почему вы думаете, что она умерла от героина?

Я налил еще шампанского:

— Кое-что на скачках говорили. Маргарет и Билл. Вскоре после того, как я переехал туда, я зашел в гостиную, когда они ругались. Сначала я не понял, что речь шла обо мне, но, когда они увидели меня, они резко замолчали, и я понял. Билл говорил: “Он должен жить с матерью”, а Маргарет перебила: “Она героинистка”. Тут они увидела меня и замолчала. Смешно, но я был так польщен, что они считают мою мать героиней. Я почувствовал приязнь к ним. — Я криво ухмыльнулся. — Только через много лет я понял, что хотела сказать Маргарет этими словами — “она героинистка”. Я спросил ее потом, и она рассказала мне, что они с Биллом знали, что моя мать принимает героин, но они не больше меня знали, где ее искать. Они, как и я, догадывались, что она умерла, и, конечно, гораздо раньше меня поняли, почему. Они не рассказывали мне, жалели. Добрые люди. Очень добрые.

Джереми покачал головой.

— Простите, — сказал он.

— Да ладно. Это было давно. Я никогда не тосковал по матери. Сейчас думаю, что, наверное, должен был бы, но — не тосковал.

Я тосковал по Чарли. Когда мне было пятнадцать, некоторое время я очень горевал по нему, а затем, вспоминая его уже смутно, время от времени. Я почти каждый день пользовался наследством Чарли — буквально, в смысле фотооборудования, и в переносном смысле — теми знаниями, которые он мне дал. Каждый мой снимок был моей признательностью Чарли.

— Попытаюсь выяснить что-нибудь у телевизионщиков, — сказал Джереми.

— О'кей.

— А вы навестите бабушку?

— Наверное, — вяло сказал я.

Джереми слегка улыбнулся.

— Где нам еще искать? В смысле, Аманду. Если ваша мать повсюду подкидывала вас, то она наверняка так же поступала и с Амандой. Вы об этом не подумали?

— Подумал.

— Ну, и?

Я молчал. Все эти люди... Так давно... Хлоя, Дебора, Саманта... безликие тени. Я никого из них не узнал бы, войди они сейчас в комнату.

— О чем вы думаете? — спросил Джереми.

— Ни у кого из тех, кому меня подкидывали, не было пони. Меня никогда не оставляли там, где сфотографирована Аманда.

— О, я вижу.

— И я не думаю, — сказал я, — что тех же самых друзей можно было заставить присматривать и за вторым ребенком. Я и сам очень редко возвращался на одно и то же место. Моя мать, по крайней мере, равномерно распределяла нагрузку.

Джереми вздохнул.

— Это так неправильно...