Рефлекс змеи

В углу стоял телевизор, по которому шла программа с какими-то «говорящими головами», и Клэр выключила его.

– Если вы смотрите, то не надо, – сказал я.

– Да просто очередная лекция против наркотиков. Все эти разглагольствующие так называемые эксперты. Как насчет выпить? Чего бы вы хотели? Тут есть кое-какое вино… – Она вынула открытую бутылку белого бургундского, так что мы остановились на ней.

– Какой-то напыщенный тип тут говорил, – сказала она, разливая вино, – что одна из пяти женщин принимает транквилизаторы, а среди мужчин – только один из десяти. Намекает, что бедняжки настолько не приспособлены к жизни, эти хрупкие лапочки! – Она протянула мне бокал. – Прямо смешно.

– Неужели?

Она усмехнулась.

– Полагаю, что этим докторам, что раздают рекомендации, не приходит в голову, что эти хрупкие существа подмешивают эти транквилизаторы в обед мужьям, когда те приходят с работы.

Я рассмеялся.

– Да, – сказала она. – Те, кто замужем за грубыми ублюдками, что бьют их, и те, что не любят слишком много секса… они подмешивают милый безвкусный порошочек этим хамам в мясо с двойным овощным гарниром и спокойно живут.

– Это блестящая теория.

– Это факт, – сказала она.

Мы сидели в бархатных синих креслах и потягивали холодное вино. Она была в шелковой алой рубашке и черных брюках, ярким пятном выделяясь на фоне приглушенных цветов комнаты. Девушка, рожденная делать позитивные заявления. Девушка решительная, уверенная и полная внутренней силы. Вовсе не похожа на мягких нетребовательных девушек, которых я иногда приводил к себе домой.

– Я видела, как вы скакали в субботу, – сказала она. – По телевизору.

– Я не думал, что вас это интересует.

– Конечно, интересует, раз уж я увидела ваши снимки. – Она отпила глоток. – И все же вы рискуете.

– Не всегда так, как в субботу.

Она спросила, почему нет, и, к собственному удивлению, я рассказал ей.

– Господи, – возмущенно сказала она, – это же несправедливо.

– Жизнь вообще штука несправедливая. Слишком тяжелая.

– Мрачная же у вас философия.

– Не совсем так. Принимайте все как есть, но надейтесь на лучшее.

Она покачала головой.

– Я уж лучше поищу лучшего. – Она отпила вина и сказала: – Что случится, если вы на самом деле разобьетесь во время одного из таких падений?

– Выругаюсь.

– Да нет, дурачок. Я имею в виду вашу жизнь.

– Поправлюсь как можно скорее и снова сяду в седло. Когда ты не в седле, твои заезды достаются другим жокеям.

– Очень мило, – сказала она. – А что, если вы слишком сильно разобьетесь и не поправитесь?

– Будут проблемы. Нет скачек, нет доходов. Начинаешь подумывать о том, чтобы встать на прикол.

– А если вы разобьетесь насмерть?

– Да ничего особенного, – сказал я.

– Это несерьезно, – обиделась она.

– Конечно, нет.

Она внимательно посмотрела мне в лицо.

– Я не привыкла общаться с людьми, которые походя рискуют своей жизнью семь дней в неделю.

– Риск меньше, чем вы думаете, – улыбнулся я. – Но, если уж на самом деле не повезет, на это есть Фонд пострадавших жокеев.

– Что это такое?

– Благотворительное общество скаковой индустрии. Оно помогает вдовам и сиротам погибших жокеев и выжившим сильно покалеченным жокеям, а также обеспечивает, чтобы в пожилом возрасте никто не умер оттого, что ему не хватило угля на отопление.

– Это неплохо.

Чуть позже мы пошли и поужинали в маленьком ресторанчике, явно отделанном под французскую деревенскую кухню – с выскобленными широкими столами, тростником на полу и оплывшими свечами в бутылках. Еда оказалась такой же подделкой, как и остальное, поскольку и близко не лежала с настоящим тушенным на огне в котелке мясом. Однако Клэр не придавала этому значения, и мы съели приготовленную в микроволновке телятину в белом соусе, стараясь не вспоминать о французских подливах, поскольку она тоже часто бывала во Франции, но не на скачках, а в отпуске.

– Вы скачете во Франции?

– После Рождества, если здесь подмораживает, всегда есть возможность выступить в Кан-сюр-Мер. Это на южном побережье.

– Звучит замечательно.

– Пока еще зима. И еще есть работа. Однако да, неплохо.

Она вернулась к фотографиям и сказала, что хотела бы еще раз приехать в Ламборн и просмотреть папку с «Жизнью жокея».

– Не беспокойтесь, если захотите передумать, – сказал я.

– Конечно, я не передумаю! – Она в тревоге посмотрела на меня. – Вы ведь никому еще их не продали? Вы сказали, что не продадите.

– И не продал.

– Тогда что?

Я рассказал ей о «Коне и Псе», о Лэнсе Киншипе и о том, как странно мне показалось, что всем им вдруг захотелось купить мои работы.

– Я думаю, – рассудительно сказала она, – что Земля вращается. – Она доела телятину и выпрямилась. Лицо ее было серьезно и задумчиво. – Вам нужен агент.

Я объяснил ей, что мне все равно нужно найти агента для Мэри Миллес, но она отмахнулась.

– Я имею в виду не какого-то агента, – сказала она. – Я имею в виду себя.

Я прямо обалдел. Она посмотрела на меня и улыбнулась.