Рефлекс змеи

Я позвонил Мэри Миллес утром и так ей и сказал. Как я понял по явному облегчению в ее голосе, сомнения у нее все же были. Она сама это поняла и сразу же попыталась скрыть это.

– Я имею в виду, – сказала она, – что Джордж, конечно же, не мог…

– Конечно, – сказал я. – Что мне делать с фотографиями?

– О, милый, я не знаю. Теперь ведь никто не станет пытаться украсть их, правда? – Ее бормотание было по телефону еще неразборчивее. – Как вы думаете?

– Ну, – сказал я, – вы ведь не можете заявить в открытую, что, хотя фотографии Джорджа до сих пор существуют, никто не должен их опасаться. Потому я думаю, что они все еще могут быть опасны.

– Но это значит… значит…

– Мне очень жаль. Я понимаю – это значит, что я согласен с полицией. Джордж сделал что-то такое, что некто очень хочет уничтожить. Но, пожалуйста, не волнуйтесь. Что бы это ни было, это, наверное, сгорело вместе с домом… и все кончено. – «И да простит мне Господь», – подумал я.

– Джордж не мог… я знаю, что он не мог…

Я был не в силах вынести отчаяние, которое вновь слышалось в ее все более громком дыхании.

– Слушайте, – быстро заговорил я. – Насчет этих диапозитивов. Вы слушаете?

– Да.

– Я думаю, что лучше будет положить их где-нибудь в холод. Затем, когда вам станет лучше, вы сможете найти агента и устроить выставку работ Джорджа. Коллекция просто великолепна, это правда. Выставка будет торжеством его таланта и принесет вам деньги… и также уверит кое-кого в том, что нечего… м-м… не о чем тревожиться.

В трубке молчали, но я знал, что она слушает, потому что слышал ее дыхание.

– Джордж обходился без агента, – наконец сказала она. – Где же я его возьму?

– Я знаю одного-двух. Могу вам дать их имена.

– О… – Голос ее звучал слабо. Снова повисло долгое молчание. Затем она сказала: – Я понимаю… я прошу слишком многого… но не могли бы вы… сохранить эти диапозитивы? Я бы попросила Стива… но вы, кажется, понимаете… знаете, что делать.

Я сказал, что сделаю, и, когда она положила трубку, я завернул все три коробки в полиэтилен и отвез их к местному мяснику, у которого в морозильнике уже хранилась моя собственная коробка. Он радостно согласился на дополнительный груз, поскольку я ему предложил сходную плату, и выдал мне квитанцию.

Дома я еще раз рассмотрел негатив и фотографию Элджина Йаксли, разговаривающего с Теренсом О'Три, и задумался, что же мне с ней делать.

Если Джордж выкачал из Элджина Йаксли все деньги, которые он получил после аферы с лошадьми – а похоже, что так и было, поскольку у Барта Андерфилда испортился характер, а сам Йаксли исчез из мира скачек, – то именно Элджину Йаксли так отчаянно необходимо было найти фотографии прежде, чем это сделал бы кто-то другой.

Если Элджин Йаксли устроил все эти ограбления, это избиение и пожар, то почему же не должно последовать воздаяние? Если я передам в полицию фотографию вместе с объяснением, то Элджин Йаксли предстанет перед судом по обвинению в большей части преступлений из всего кодекса, и прежде всего за ложные показания и обман страховой компании на сто пятьдесят тысяч фунтов.

Если я отдам фотографию в полицию, я расскажу всему свету, что Джордж Миллес был шантажистом.

Я подумал – что предпочла бы Мэри Миллес: никогда не знать, кто напал на нее или в точности знать, что Джордж был негодяем… и что все об этом тоже будут знать.

Ответ был ясен.

Угрызений совести по поводу правосудия у меня не было. Я положил негатив туда, где нашел его, в конверт, приклеенный с обратной стороны фотографии в бумажной рамке. Положил ее снова в мусорную коробку, которая до сих пор лежала на кухонном столе, а светлые снимки положил в папку в картотеке в прихожей.

Никто не знает, что они у меня есть. Никто не придет их искать. Никто не станет грабить или поджигать мой дом или бить меня. Со мной ничего не случится.

Я запер дверь и поехал на скачки, чтобы скакать на Тишу и Шарпенере и ломать голову над мучительной проблемой по имени Виктор Бриггз.

Глава 7

У всех на устах снова был Ивор ден Релган. Более того, он сам был здесь.

Я увидел его сразу, как только приехал. Он стоял прямо у весовой и разговаривал с двумя журналистами. Для него я был просто один из многих, но для меня, как и для всех, кто занимался скачками, он был узнаваем, как мак во ржи.

Он, как это часто бывало, был одет в дорогое мягкое пальто из верблюжьей шерсти, застегнут на все пуговицы и подпоясан. Он стоял с непокрытой головой. Его седеющие волосы были аккуратно причесаны – коренастый мужчина с несколько брезгливым выражением лица, который вел себя так, будто ожидал, что люди заметят его присутствие. Некоторые считали за благо попасть ему в милость, но по некоторым причинам меня его самоуверенность отталкивала, и я инстинктивно сопротивлялся обаянию его мощи.

Я был бы куда более счастлив никогда не попадаться ему на глаза, но, когда я проходил мимо них, один из журналистов схватил меня за руку.

– Филип, – сказал он, – вот ты нам и скажешь. Ты всегда под прицелом камеры.

– Что скажу? – спросил я, застыв на полушаге и намереваясь идти дальше.

– Как ты снимаешь необъезженных лошадей?