Реестр убийцы

В Гротта-Бьянка, куда он отвел первую. Фрагменты воспоминаний складываются в глубокой пещере, в его мозгу, среди слезников известняка и мха в тех местах, куда проникают солнечные лучи. Он повел ее за Геркулесову колонну, в каменные подземные коридоры с призмами минералов и постоянным звуком капающей воды.

В тот день они были совсем одни, за исключением одного раза, когда мимо прошла группа восторженных школьников в курточках.

— От летучих мышей и то шуму меньше, — проворчал он тогда, и она рассмеялась.

Рассмеялась, сказала, что с ним весело, схватила за руку и прижалась к нему, и он ощутил тепло ее мягкого тела. В тишине лишь звонко падали срывающиеся с потолка капли. Он провел ее через Змеиный туннель под каменными канделябрами. Мимо просвечивающих каменных занавесей — в Коридор пустыни.

— Если ты оставишь меня здесь, я никогда не найду выхода, — сказала она.

— Зачем же мне тебя оставлять? Я твой проводник. В пустыне, если не знаешь дороги, без проводника не выжить.

И самум поднялся крутой стеной, и он стал тереть глаза, пытаясь не видеть у себя в голове тот день.

— А откуда ты знаешь дорогу? Наверное, часто здесь бываешь? — спросила она, и он вырвался из самума и вернулся в пещеру, и она была такая красивая, бледная, хрупкая, словно вытесанная из кварца, но печальная, потому что любовник променял ее на другую женщину. — Три километра в глубь земли, бесконечный лабиринт из мокрого камня. Как, должно быть, ужасно заблудиться здесь! Интересно, случалось ли такое с кем-нибудь? Когда выключат свет, здесь будет темно, хоть глаз коли, и холодно, как в погребе.

Он не видел даже собственной вытянутой руки, а потом все стало ярко-красным, и их так чистило песком, что казалось, на спине кожи не останется.

— Уилл! Господи… Уилл, помоги мне! — Крики Роджера становятся криками школьников в коридоре, и рев бури стихает.

Звенит капель… гулкие шаги по мокрому полу…

— Почему ты все время трешь глаза? — спросила она.

— Я мог бы сориентироваться даже ночью. Я хорошо вижу в темноте и часто приходил сюда еще ребенком. Буду твоим проводником. — Он был мягок с ней, вежлив и добр, потому что понимал — утрата ее тяжела, бремя непосильно. — Посмотри, камень как будто светится изнутри. Камни плоские и твердые, как мышцы и сухожилия, а кристаллы словно желтоватые кости. А за этим узким коридором — Миланский купол, серый, сырой, холодный, как ткани и сосуды старого тела.

— У меня в туфлях хлюпает и брюки намокли. Из-за тебя одежду испортила.

Ее жалобы раздражали его. Он показал ей пруд, на дне которого поблескивали позеленевшие монетки, и она тут же бросила свою, и та звякнула о камень и опустилась на дно.

— Загадывай хоть все свои желания, они все равно не сбудутся, — сказал он, — а если сбудутся, тебе же хуже.

— Что ты такое говоришь? — возмутилась она. — Какой ужас! Что может быть плохого, если мое желание сбудется? И ты ведь не знаешь, какое оно. Может, я хочу заниматься с тобой любовью? Или ты плохой любовник?

Он не ответил, но разозлился, потому что если бы они занялись любовью, она увидела бы его босые ноги. Последний раз он занимался любовью в Ираке с девочкой лет двенадцати, которая кричала, визжала, плакала и била его в грудь кулачками. Потом она перестала бить и кричать и уснула, и он ничего не почувствовал, потому что впереди у нее не было ничего, только бесконечное уничтожение ее страны и бесконечные смерти. Лицо ее бледнеет и уходит из памяти под непрекращающуюся капель. Он держит в руке пистолет, и Роджер кричит, потому что боль невыносима.

В Купольной пещере камни были круглые, как черепа, и вода все капала, капала, капала, словно шел дождь, а потом появились сосульки, отростки и что-то похожее на каменный туман, и все это мерцало, как люстра. Он велел ей ни к чему не притрагиваться.

— Дотронешься, и они почернеют, как будто покроются сажей, — предупредил он.

— В моей жизни все так же. К чему ни прикоснусь, все превращается в дерьмо.

— Ты еще скажешь мне спасибо.

— За что?

В коридоре Возвращения было тепло и сыро, и вода сбегала по стенам, как кровь. Он поднял пистолет и уже был в шаге от того, чтобы покончить со всем. Роджер поблагодарил бы его, если бы был жив.

Простая благодарность, и необходимость делать это снова отпала бы совсем. Люди неблагодарны и забирают все значимое, все важное. А потом приходит момент, когда тебе уже все равно.