Ребята с нашего двора

— Да, как ни странно… Он меня выгонял, а мне надо было добиться, чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу… Я знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его… Он на все согласен. Как-то странно на все соглашается!

— И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались?

Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на коленях.

— Иногда люди ругаются, — сказал он, — но ощущают близость друг друга.

— Скандалов, Аркаша, было достаточно.

— Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала?

— Господи, тебе это мерещится!

— Вчера ты прогнала его с кресла, а он — ни слова. Ушел как побитый!

— А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь!

— А тебе не кажется… — Аркадий Антонович еще больше сгорбился, взглянул на нее снизу. — Тебе не кажется, что мы неправильно начали совместную жизнь?

— А как надо было?

— Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели, например.

Мать обернулась недоуменно:

— Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду?

— Нравится, — подтвердил Аркадий Антонович. — Но мы это устраиваем для себя. Для нас двоих. А Женька?

— Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь появился! Научится жить, как люди.

— Разве этим определяется людское житье? — сказал Аркадий Антонович, не меняя своей неудобной, неустойчивой позы.

— А чем?

Он опять глянул снизу, но не ответил.

— Что же ты молчишь? — Мать перестала возиться с посудой и стояла выпрямившись. — Говори!

Аркадий Антонович все молчал.

— Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь, все это легко достается?

— Нет. — Он качнул головой, поморщился. — Нет. Я представляю, каково тебе. Но, может, ты… чересчур увлеклась?

Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась. Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет.

— Ты что, Зоя?.. — Он вскочил, подбежал. — Ну что ты! Извини, я совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!..

— Надеюсь, ты не думаешь, — сказала мать, — что я, как голодная на хлеб, накинулась на эти покупки…

— Зоя!

— Я надеюсь, — повторила она упрямо, — ты не считаешь меня стяжательницей!

— Перестань, Зоя!!

Она подняла к нему мокрые глаза:

— Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам понравилось…

— Милая, ну извини, я сказал глупость.

— Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не ладится… Только мебель здесь ни при чем.

— Ты устала.

— Мы все устали, пока это тянулось — и дурацкий развод, и ссоры с Женькой, и переезд сюда… И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда грела: вот все это кончится, забудется — и пойдет нормальная жизнь.

— Я тоже так думал.

— И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей, нормальной, счастливой жизни… Так почему же?..

— Она не начинается?

— Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же все сделали!

В прихожей щелкнул ключ в дверях.

Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее слез.

— Сейчас соберу вам поужинать…

Жека — со слежавшимися от шапки волосами, бледный и сумрачный — вошел в комнату, сощурился от яркого света. Хотел кинуть на диван свой портфель, но опомнился, поставил на пол.

А когда он распрямился, то увидел финскую «стенку». Матово лоснились ее протертые полки и дверцы, сияла расставленная посуда. Красиво все было. Как на витрине.

— Занимался английским? — спросил Аркадий Антонович.

— Ага.

— Хоть немножко-то догоняешь?

— Не знаю.

— А у нас перемены. Смотри, что мать раздобыла. Одобряешь? По-моему, очень хорошо — и современно, и удобно.

— Да.

— Все основное теперь куплено, — сказал Аркадий Антонович. — Может, что-нибудь купим тебе? Лично тебе?

— Зачем? — спросил Жека тускло.

— Ну, я не знаю. Наверно, ты мечтаешь о чем-нибудь. Раньше у тебя воспитывались всякие зверюшки. Давай купим аквариум с рыбками?

— Не надо.

— Грязи от него никакой, а впечатлений много. Я в детстве долго мечтал об аквариуме.

— Не надо.

— Ты не отказывайся, Женя. Понимаешь, теперь у нас появилась возможность. И хочется, чтобы ты ни в чем не испытывал недостатка.

— Я не испытываю.

Жека подошел к окну и, чтоб не встречаться глазами с Аркадием Антонычем, стал смотреть сквозь запотевшее стекло. В нем отражались огоньки люстры. Много их было, мелких и одинаковых, как мошкара.

— Женя, а зверюшками ты больше не увлекаешься?

— Нет.

— Мне казалось, у тебя это было серьезным увлечением. Ведь можно и вернуться к нему. Только соблюдай аккуратность.

Аркадий Антонович обнял Жеку за плечо и тоже заглянул в окно. В глубине двора что-то горело — красные отблески трепетали на кирпичной стене.

— Что это жгут?

— Не знаю.

— Жень, а фотографию ты тоже забросил?

— Надоело, — сказал Жека.