Ребята не подведут!

— Ну-ну-ну… еще не известно, как все сложится… Может, не так страшен черт, как его малюют, — успокаивающе произнес отец, и Габи готов был поклясться, что голос его чем-то напоминает те мягкие, шелестящие звуки, которые всегда издает большая мамина ложка, если ею мешают бобы.

— Конечно, не так, — проворчал, словно кипящий жир на сковородке, дядя Колба, — а гораздо страшнее!

— Ну, знаете, с меня довольно! — снова вспыхнул огнем Тыква.

— Что довольно? Скажите, что довольно? Конца-то пока но видно, — пророкотал дядя Шефчик.

И тут произошло нечто неожиданное, непредвиденное. Жир брызнул в бобы, бобы не пожелали принять к себе в компанию жир, огонь вырвался из плиты, и бобы мигом пригорели. Все это зашипело, заворчало, заговорило на все лады… Тщетно помешивала мама суп своей большой ложкой: обед был вконец испорчен.

Дверь с грохотом распахнулась. Габи вздрогнул. Горшки, кастрюли, сковородки, словно по мановению волшебной палочки, мигом притихли, и через кухню, не прощаясь, промчался дядя Розмайер и следом за ним господин Рендек. После них прошествовали почему-то сердитые и хмурые дядя Шефчик и дядя Колба. Последним вышел из комнаты отец, озабоченно поглаживая подбородок, как всегда делал, когда о чем-то размышлял и в раздумье протянул:

— Что ж… давайте, пожалуй, обедать.

Пообедали молча. После обеда отец прилег на кровать, а мама устроилась у окна и принялась зашивать дырку на Габином темно-синем пиджаке. Габи вытащил свою коллекцию пуговиц, стал коленками на стул и, навалившись на стол, принялся играть в «блошки». Играл-то он играл, но нет-нет да и взглянет искоса на мать: скоро ли они пойдут наконец в кондитерскую и в кино, как ему было обещано. Стало темнеть. Отец слегка похрапывал под наброшенным на него зимним пальто, а мать все сидела у окна, иногда опуская вниз руки: не то к чему-то прислушивалась, не то просто о чем-то думала.

Наконец Габи не вытерпел и спросил:

— Мама, когда мы пойдем в кино?

— Сегодня кино не будет, сынок, — тихо отозвалась мать.

— Почему не будет?

— Потому что не будет. Сам бы мог догадаться.

И снова тишина.

Затем Габи осторожно спросил:

— Мама! А в кондитерскую мы тоже не пойдем?

— Нет, сынок, не пойдем.

— Значит, и кондитерская отпадает?

— Кондитерская тоже отпадает, сынок. И ты мог бы сам понять — почему.

— А почему? Из-за немцев?

— Конечно, из-за них, — ответила мама и добавила: — Сходим в другой раз.

«Из-за немцев!» — подумал Габи и представил себе, как перед каждым кинотеатром и перед каждой кондитерской стоит танк, и если придет туда какой-нибудь мальчик, то они начнут стрелять из орудий. А потом к мальчику подойдет немец в черной форме со здоровенной дубиной в руке и станет орать: «Марш! Марш!» — и прогонит его прочь. Ведь немцев так много, что хватит на каждый кинотеатр и на каждую кондитерскую. Ну, а вверху, в самолете, будет сидеть их командир и наблюдать, правильно ли они выполняют его приказы. Только одного не понимал Габи: откуда они узнали, что именно сегодня у него день рождения? Наверно, Тыква сказал им. Недаром он не любит детей — ни Шефчиков, ни Денеша, ни Дуци, ни Дюрику, а особенно его, Габи. Лишь к Эде он благосклонен. Н-да… Надо бы точно разузнать, стоят ли перед каждым кинотеатром и кондитерской немецкие танки или нет. Вот если бы мама задремала, он бы мигом улизнул на улицу.

Он играл в «блошки» и все ждал, когда мама задремлет, потому что она всегда засыпает, когда что-нибудь чинит или шьет у окна. Немного погодя он слез со стула и с независимым видом — я, мол, просто так, поброжу немножко — вышел в кухню, снял с гвоздя отцовскую форменную фуражку вахтера, нахлобучил ее на голову, чтобы его не узнали, выпил воды, отрезал себе кусок хлеба и съел его, сидя у плиты.

Потом заглянул в комнату. Мама, склонив голову на темно- синий пиджак, спала. Габи на цыпочках вышел за дверь, перебежал двор и столкнулся в воротах с каким-то мужчиной.

— Хо-хо! Да ведь это Габи! — весело воскликнул доктор Шербан, сняв со лба Габи форменную фуражку.

— Здравствуйте, господин Шербан! — вежливо поздоровался Габи и потянулся за фуражкой.

— Если я не ошибаюсь, у тебя сегодня день рождения, верно? — спросил доктор Шербан, — Н-да… Ничего не скажешь, знаменательный день рождения!

— Это, наверно, все Тыква рассказал немцам про мой день рождения. Вот теперь они и стоят с танками перед каждым кинотеатром, перед каждой кондитерской и никого туда не пускают.

— Ты так полагаешь? — улыбнулся доктор Шербан. — Впрочем, может, ты и прав. Послушай, Габи, хочешь, я тебе вместо кино кое-что покажу?

— А что вы покажете?

— Хм… Ты же сам прекрасно знаешь, что у меня дома много интересных вещей.

— Знаю, — кивнул головой Габи. — А у вас есть такая труба, в которую можно увидеть невидимое?

— Увидеть невидимое? — задумался доктор Шербан, — Погоди-ка, что же это такое? Ага, догадываюсь. Ты имеешь в виду микроскоп?

— Кто ее знает, как эта штука называется. Вообще, такая труба, которая показывает то, чего простым глазом нипочем не разглядишь.

— Ну конечно, это микроскоп. Ладно, идем. Покажу тебе и микроскоп.