Реальность и мечта

В небольшой сцене Щукин умел показать и всю глубину ленинского понимания происходящего в революционной России, и одновременно внимание к случайно встретившемуся ему солдату. Все тут было спрессовано, и в конце 40-х годов XX века это производило колоссальное впечатление на зрителей, буквально врубалось им в мозги.

Так вот, щукинское решение образа Ленина — человека обаятельного, в чем-то ироничного и очень доступного — сыграло, на мой взгляд, плачевную роль в дальнейшем развитии сценической Ленинианы. Безусловно, в этом не было вины самого артиста и его обаятельного таланта. Однако получилось, что в годы максимального преклонения перед вождем найденные актером краски для роли Ленина были канонизированы и утверждены идеологами партии на все дальнейшие времена. Поэтому иные трактовки отметались. И все дальнейшие исполнители роли Ленина — а в каждом театре появлялись спектакли, ему посвященные, — не столько играли Ленина, сколько Щукина в этой роли. Только таланта хватало не у всех, а от великого до смешного, как известно, один шаг. И вот вместо хрестоматийного щукинского Ленина побежал по сценам Советского Союза суетящийся, картавящий, все время клонящий голову набекрень человечек. Он как-то странно держал руки, засовывая их куда-то в карманы, все время крутился фертом и каким-то писклявым голосом лепетал что-то невразумительное или банальное. А все окружавшие его на сцене, восхищенно закатывая глаза, восклицали: «Боже, как просто! Как гениально! Как верно! Как единственно возможно!»

Так роль довели до абсурда. Особенно это стало заметно в пору подготовки к столетию со дня рождения Ленина. Тогда, в 1970 году, наступило совершеннейшее половодье исполнителей роли Ильича. Ужас заключался в том, что в каждом из трехсот шестидесяти пяти театров страны шли спектакли с Лениным. Это было всенепременно и обязательно. Это был приказ. Неукоснительное требование. И триста шестьдесят пять актеров, картавя, бегали по сценам, закрутив руки себе под мышки. И было абсолютно неважно, есть у этих актеров талант или нет, — лишь бы их рост не превышал ста семидесяти двух ленинских сантиметров.

Как заметил Сергей Аполлинарьевич Герасимов: «Спроси у любого главного режиссера театра: есть ли у него актер на роль Чацкого, Гамлета, Отелло? Редко кто скажет, что есть. А вот по- чему-то на роль Ленина в любом театре актер найдется».

Разумеется, в этой роли выступали и самые крупные актеры. Штраух, Честноков играли Ленина в Ленинграде, Бучма — в Киеве. Они тоже искали в Ленине в основном его человечность и простоту. Не его темперамент, не его силу и всесокрушающую убедительность, а человечность. Притом решения ярких актеров отличались точностью и своеобразием, в этом я убедился, увидев в кино Штрауха.

Неостановимый поток изображений вождя затопил не только театральные сцены. Тысячи памятников, тысячи скульптур в рост и бюстов поднимались по всей стране. Иные бывали неимоверно комичны. Чего стоит гипсовый вождь пролетариата с одной кепкой в руке, а другой на голове! На волне ленинома- нии бездарные скульпторы лепили себе огромные деньги, громкие имена и завидные биографии. Случалось и такое: актер в гриме Ленина садился около елки, и к нему по очереди подходили мальчики и девочки, чтобы сфотографироваться рядом с дедушкой Ильичом. А какое количество Лениных и Сталиных ходило по коридорам «Мосфильма»! В буфете в очереди иной раз их стояло по пять-шесть штук.

Как-то на одном заводе меня тоже попросили загримироваться под вождя пролетариата и обратиться к рабочим с ленинским выступлением. Просьба была серьезной, на партийном уровне. И я опешил. Что это? Восстание из гроба? Ленин с томиком Ленина в руках? Как же надо не уважать взрослых людей, не верить в их интеллектуальные и духовные возможности, чтобы до такого додуматься!

Так сообща и постепенно страна довела крупнейшую и трагически мощную фигуру своей истории до безобразия, до шаржа, до своей противоположности. Вот она, цена безудержного подобострастия. Можно себе представить, как воспринял бы все это сам Ленин, когда бы мог видеть эту вакханалию, лизоблюдство, лакейство, убогое низкопоклонство, бескультурье и безграмотность, с которыми катился вал его юбилея.

Не сейчас мне эти мысли пришли в голову. Они и тогда не давали покоя. И не я один могу припомнить неизмеримое количество анекдотов, вызванных насильственным вколачиванием ленинской темы в советское общественное сознание. И когда я готовился играть вождя, мне очень не хотелось поддерживать столь трагикомический эффект от безудержного тиражирования образа Ленина. Поэтому много читал его труды и свидетельства о нем, вникал, искал человеческую суть за шелухой, привнесенной в нее разного рода толкователями.