Реальность и мечта

Страшны властительные тираны, а обыкновенному человеку для чего-то непременно хочется обличительно крикнуть им в лицо: «Ты тиран^Ты убийца!» И он исхитряется сделать это с высокого помоста сцены, даже зная, что вслед за этим помост славы может для него превратиться в эшафот, в подставку гильотины, в Лобное место… Очень часто современному тирану истина высказывается через повествование о подобном ему властителе прошедших веков. Интересно, что и сами обличительные спектакли стали драматургическими сюжетами. Вот Гамлет с бродячими комедиантами показывает повинному дяде историю об убийстве своего отца. Но не каждый тиран желает понимать аналогии с прошлым, а, для театра, для артистов важнее, чтобы их повесть понял зритель. Ведь без его участия не может происходить «игра в театр». Сцена и зритель — два равноправных участника действия. Между ними — безмолвный договор, который они прекрасно понимают, и условия игры, которые они непременно соблюдают. «Ты мне только намекни, и я тебя пойму!» — как бы говорит зритель. И театр, если это действительно театр,

есть остро отточенный инструмент, нравственно выверенный, 1еловечески чуткий, искусный в своем ремесле, — точно знает, > чем жаждет услышать зритель, каких ждет намеков.

Как показали эпохальные события в нашей стране, ухо зрителя особенно чутко к намекам и иносказаниям в тихие времена гражданского безмолвия, когда говорить вслух не то что опасно,

просто — не разрешено. А в бурю и ломку иная жажда проявляется у людей. Пойми ее, художник! Может быть, в такие времена зритель приходит в театр, чтобы услышать слово сочувствия и веры и, внимая сцене, снова ощутить, что он — «человек, а жизнь его священна и угодна Богу, что он не пылинка на ветру, не слеза на реснице… Он человек и должен прожить достойно свою единственную жизнь…».

— Таинство театра, его закон, его многовековая привычка одинаковы в любой стране, у любого народа в ведении этого странного диалога со множеством людей в зрительном зале. Странного, потому что сцена говорит, кричит, плачет о них, смеется им, взирающим из темноты, а люди, в темноте зала, молча сопереживают этому. Но если сцена талантлива, она слышит их безмолвный ответ. Это не телепатия, это единение и сопричастность. Так же происходит общее переживание, общее размышление и общее чувствование во время храмовой службы. Да и сам театр сродни храму — в нем служат искусству.

Иногда мне думается, что и театр, и литература, и музыка нужны для того, чтобы увеличить количество доброго среди людей. Ведь человеческое сердце жаждет прежде всего справедливости, а искусство, и театр в том числе, вершит суд над подлостью, своекорыстием, тщеславием, над злыми делами неправых мира сего. Театр восполняет в нашей жизни — особенно в эпохи «великих» диктаторов — существенный недостаток высшей справедливости и правды, называя и дурное и грязное, и прекрасное и доброе своими именами. А люди могут черпать из этого источника, кто сколько хочет, чтобы утолить свое сердце.

Я ничуть не заблуждаюсь, говоря, что театр, книга способны коренным образом повлиять на ход вещей в политике, на поведение правителей. Мне же думается, что театр — вообще искусство — может разбудить мысль человека, открыть ему глаза на прекрасное и опасное, научить личной ответственности за свой окоп в битве жизни. Если в это верить, а я все-таки верю, то в работе можно браться за поучительные исторические примеры, имеющие аналогию с нашей сегодняшней болью. И можно в день бегущий призывать старинную тень отца Гамлета, дабы она напоминала нам о важном…

Моя судьба сложилась витиевато в том смысле, что, будучи человеком негероического характера и заурядных внутренних сил, да к тому же самого рабоче-крестьянского вида и стати, я сыграл массу королей, императоров и вождей.

Правда, в начале работы в театре и кино я играл именно среднестатистического гражданина: это Каширин в фильме «Дом, в котором я живу», Саня Григорьев в «Двух капитанах», Бахирев в «Битве в пути». Позже акцент чуть-чуть передвинулся, и у меня появилась роль Трубникова в фильме «Председатель», человека явно неординарного, выбивающегося из общего ряда. А еще позже сыграл я и Георгия Жукова, нашего героя без всяких оговорок, героя не столько по почетному званию, сколько по сути своих дел и характеру. И все же это были типизированные люди, принадлежащие определенной эпохе в жизни нашей страны. Вероятно, была в этом логика, как писали некоторые критики, и я сумел в этих своих ролях отразить время и представление соотечественников о нем. А как же иначе, если я сам из ряда этих типичных людей, если эквивалентны им моя психика и мой внешний вид. Поэтому зрители поверили в моих героев как в своих современников.