Разведбат

После обеда в тот же день меня разбудил дневальный и сказал, что меня вызывает комбат. Пришёл к Самокруткину, и он сказал мне: «Вместе со своей группой прибыть на НП мотострелкового полка, где накануне ставили задачу». На НП я убыл в составе подчинённой мне группы, состоявшей из тех же не получивших ранения разведчиков, которые ходили со мной на задание ночью. С нами на КП убыли майор Паков, заместитель командира батальона, и старший лейтенант Бернацкий. Также на НП прибыл вместе с нами ещё один командир группы из нашего батальона, но из другой роты, кто это был, я не помню.

На КП под руководством майора Пакова, я прибыл к полковнику Афаунову. Вместе со мной на НП вошли Паков и Бернацкий, мои разведчики остались около боевых машин, т. е. около НП. Афаунов сказал мне, что необходимо вновь выдвинуться по старому маршруту и ещё раз перепроверить разведданные, которые мы представили. Полковник Афаунов сказал, что на высоте 398,3, по его данным, боевиков нет. Я сказал Афаунову, что моя группа не отдохнула, что нам не по силам взять эту высоту. Он подвёл меня к карте, которая лежала на столе, дал карандаш и спросил, как тогда лучше взять эту высоту. Я сказал, что не знаю. Тогда Афаунов сказал: «Идти на разведку должен ты, так как уже был на этой высоте накануне».

11 декабря, с наступлением темноты, т. е. около 19–20 часов, я во главе своей группы с тех же передовых позиций мотострелков выдвинулся в направлении указанной высоты. При этом в состав моей РГ мне был выделен арткорректировщик и его связист. После того, как мы прошли наши минные заграждения, при подходе к роще, моя группа была обстреляна из гранатомётов и стрелкового оружия примерно из тех окопов, которые мы видели накануне. Об этом я доложил по рации Пакову, он сказал, что меня понял и приказал возвращаться.

Около часа ночи 12 декабря я и моя разведгруппа уже прибыли в расположение батальона. Потерь у нас не было. Я сразу же написал разведдонесение, которое тут же отдал в строевую часть.

Весь день 12 декабря я и моя разведгруппа отдыхали, в этот день никто из разведывательной десантной роты в разведку не ходил.

«Мы стали группой…»

Антон Ширинский, старший радиотелеграфист-разведчик, ефрейтор:

— После этого несколько ночей подряд ходили туда же. Накрыли из «граника» их дозор. На штурм я уже не пошёл: так вымотался, что просто уже не было сил.

На штурм Гикаловской высоты шли добровольцы. Я за эти дни спал по три часа в сутки и к штурму вымотался и физически, и морально. В бою мы несколько километров бежали, вынося раненых на плащ-палатках. При огромном выбросе адреналина сначала усталость не чувствуется, но когда выходишь в безопасное место, то ощущение, что как будто тебя опустошили. Обычно когда группа приходила с боевого, её сутки не трогали, а тут — несколько дней подряд. Да и первый бой всё-таки был, а он самый трудный бывает всегда.

Человек ломается. Он или больше никогда не пойдёт в бой, или появляется какое-то чувство патриотизма. Это очень трудно объяснить словами.

Когда нас возле цистерны накрыло миномётами, я понял что война — это очень страшно, если выберусь отсюда — сразу уволюсь. Но только мы соединились с другой группой, все дурные мысли ушли, захотелось воевать. Я, когда забрал у Миронова автомат, побежал к тем, кто прикрывал отход. Соловьёв с кем-то был, но они меня отправили выносить раненых. Многие к штурму вымотались до такой степени, что просто лежали в палатке пластом, и Соловьёв это понимал. Из-за этого вызвал только добровольцев.

После боёв за Гикаловские высоты рота очень сдружилась, исчезло всякое недоверие, мы стали группой.

А на Гикаловские высоты вновь вместо пехоты на штурм пошли разведчики…

Олег Кучинский, снайпер:

— После нас пошла на эту высоту вторая рота. В ночь с 12 на 13 декабря они заходили со стороны посёлка Гикаловский через пионерские лагеря, которые стояли недалеко от высоты. У них восемь разведчиков было ранено. Затем брать высоту 398,3 пошла разведка 15-го полка, у них были самые большие потери.

«Русский Ваня, сдавайся!»

Михаил Курочкин, гранатомётчик 2-й разведывательной роты: