Разум цветов

Мы живем в момент, когда вокруг нас зарождается тысяча новых причин, позволяющих иметь доверие к судьбам человеческого рода. Вот прошли сотни и сотни веков с тех пор, как мы занимаем эту землю: самые большие опасности, кажется, миновали. Они были так угрожающи, что мы спаслись лишь благодаря случаю, который в истории веков не должен повторяться чаще, чем один раз из тысячи. Земля, еще слишком молодая, раньше чем утвердить свои материки, острова и моря, подвергла их всяким случайностям. Внутренний огонь, первый владыка планеты, каждую минуту взламывал свою гранитную тюрьму, и земной шар, колеблясь в пространстве, блуждал среди завистливых и враждебных звезд, не знавших своих законов. Наши смутные силы носились в нашем теле, как туманности в эфире. Малейший толчок в то время, когда наш мозг ощупью складывался, когда разветвлялась сеть наших нервов, мог разрушить все будущее людей. В настоящее время неустойчивость морей и возмущения внутреннего огня внушают гораздо менее опасений. Во всяком случае, есть вероятность, что они больше не произведут всемирных катастроф. Что же касается третьей опасности — встречи с вышедшей из орбиты звездой, — то можно надеяться, что она оставит нам несколько столетий покоя, необходимого для того, чтобы мы научились, как защитить себя от нее. При виде того, что мы уже совершили и что собираемся совершить, не безрассудно надеяться, что настанет день, когда мы наконец постигнем существенную тайну миров, которую временно, чтобы успокоить наше невежество, — как убаюкивают ребенка, повторяя ему ничего не значащие однообразные слова, — мы называем законом тяготения. Ничего нет нелепого в предположении, что тайна этой верховной силы скрывается в нас или вокруг нас, под нашими руками. Она, быть может, так же легко управляема и покорна, как свет и электричество. Она, быть может, духовная по своей природе и зависит от причины крайне простой, которую нам может открыть смещение любого предмета. Открытие какого-нибудь неожиданного свойства материи, подобного тому, которое обнаружено сбивающею нас с толку силою радия, может непосредственно привести нас к самым источникам звездной энергии и силы. Судьба людей тогда сразу изменится, и земля, окончательно спасенная, станет вечной. По нашему желанию, она будет то приближаться к очагам тепла и света, то удаляться от них. Она будет бежать от устаревших солнц и искать флюидов силы и жизни, о которых мы теперь и не подозреваем, в орбите девственных и неистощимых миров.

Я согласен, что все это полно надежд, подлежащих спору, и что можно так же разумно отчаиваться в судьбах человека. Но уже много значит то, что возможен выбор и что до сих пор ничто еще не решено против нас. Каждый проходящий час увеличивает наши шансы на то, что мы останемся жить и победим. Я знаю, можно утверждать, что с точки зрения красоты, радости и гармоничного понимания жизни некоторые народы, — например, греки и римляне начала империи, — были выше, чем мы. Тем не менее неоспоримо, что по общей сумме распространенной на нашей планете цивилизации ни одно время не могло сравниться с нынешним. Необыкновенная высокая цивилизация Афин, Рима или Александрии образовала лишь светлый островок, которому со всех сторон угрожал и который наконец поглотил окружавший его океан дикости. Ныне же, — за исключением желтой опасности, кажущейся несерьезной, — невозможно допустить, чтобы варварское нашествие отняло у нас в несколько дней все наши существенные приобретения. Варвары не могут больше прийти извне. Они могли бы выйти из наших деревень и городов, из низших слоев нашей собственной жизни, но тогда они сами были бы пропитаны той цивилизацией, какую хотели бы разрушить, и, лишь пользуясь ее приобретениями, могли бы у нас похитить ее плоды. В худшем случае получилась бы только временная задержка, за которой последовало бы временное перемещение духовных богатств.

Так как мы имеем выбор толкования, которое составит светлый или темный фон нашего существования, то было бы не совсем благоразумно колебаться. В самых незначительных обстоятельствах жизни наше невежество часто предлагает нам выбор такого же рода и не более убедительный.

Оптимизм, понимаемый таким образом, не имеет в себе ничего суеверного или ребяческого. Он не предается бессмысленной радости, как крестьянин при выходе из харчевни, но он точно взвешивает то, что было, и то, что могло бы быть, все опасения и все надежды, и, если последние недостаточно тяжелы, он прибавляет к ним вес жизни.