Разум цветов

Как только мы с этой высоты видим поведение наших инстинктов, хотя бы самых низменных и эгоистических, если только мы не сознательно злы, — а трудно быть злым, когда разум приобрел ясность и силу, предполагаемые этой способности наблюдения, — как только мы так смотрим на них, они становятся безвредными, как дети, играющие под присмотром родителей. Можно на время терять их из виду, забыть наблюдать за ними; они совершат лишь незначительные проступки, ибо обязанность исправить причиненное зло делает их, естественно, осторожными и вскоре отбивает у них охоту вредить.

Когда мы уже достигли достаточной искренности по отношению к самим себе, еще не следует, что мы должны ею делиться с первым встречным. Человек самый искренний вправе скрывать от других людей большую часть своих мыслей и ощущений. Если вы не уверены в том, что сказанная вами правда будет понята, то молчите. Отразившись в других людях, эта правда покажется совсем не тем, чем она была в вас, и, приняв в их глазах вид лжи, она причинит им такое же зло, как настоящая ложь. Что бы ни говорили абсолютные моралисты, когда находишься среди людей различного с вами сознания, всякая правда для того, чтобы произвести впечатление правды, нуждается в умелом приспособлении. Сам Христос обязан был приспособлять большинство истин, которые он открывал своим ученикам. Если бы Он обращался к Платону или к Сенеке, вместо того чтобы говорить с галилейскими рыбаками, Он, вероятно, сказал бы им нечто отличное от того, что говорил.

Царство искренности начинается лишь там, когда это приспособление больше не нужно. Тогда мы входим в привилегированную область доверия и любви. Это очаровательное побережье, где ходишь нагим и купаешься вместе с другими в лучах благодетельного солнца. До этого часа мы жили с опаской, как виновные. Мы еще не знали, что каждый человек имеет право быть таким, как он есть, что в его мысли и в сердце, равно как и в его теле, нет ни одной части, которой следовало бы стыдиться. Но теперь мы узнаем с облегчением, которое испытывает обвиняемый, признанный невиновным, что те части, которые мы считали необходимым скрывать, суть как раз наиболее глубокие нашей жизненной силы. Мы больше не одиноки среди тайн нашего сознания. И самые жалкие, открываемые в них скрытые места не только не повергают нас в печаль, как прежде, но заставляют нас еще больше любить твердый и мягкий свет, направляемый на них двумя соединенными руками.

Все зло, вся мелочность, все бессилие, которое мы таким образом открываем в себе, меняют свою природу, как только они открыты, "и самая большая измена, — как говорит героиня одной драмы, — если в ней сознаешься среди искреннего поцелуя, становится истиной более прекрасной, чем невинность". Более прекрасной — не знаю, но более юной, более жизненной, более видимой, более активной и полной любви.

В этом состоянии мы и не подумаем утаить вульгарную или презренную заднюю мысль или некрасивое чувство, "ни больше не в силах заставить нас покраснеть, потому что, сознавшись в них, мы их осуждаем, отделяем от себя, доказываем, что они больше нам не принадлежат, не участвуют больше в нашей жизни, не рождаются больше от деятельной, волевой и личной нашей силы, но что они принадлежат существу первобытному, бесформенному, порабощенному, представляющему для нас зрелище забавное, как все зрелища, в которых мы улавливаем игру инстинктивных сил природы. Движение ненависти, эгоизма, ничтожного тщеславия, зависти или бесчестности рассматриваемое в свете совершенной искренности, является лишь любопытным редким цветком. Эта искренность подобно огню, очищает все, чего коснется. Она обезвреживает опасные бродильные начала и делает из худшей несправедливости предмет любопытства, безвредный, как смертельный яд за витриною музея. Предположите, что Шейлок способен сознать свою скупость и сознаться в ней; он с этой минуты больше не будет скупым, или же его скупость переменит свой вид и перестанет быть презренной и зловредной.

Впрочем, вовсе не необходимо исправиться от пороков, в которых мы сознались, ибо есть пороки, необходимые для нашего существования и для нашего характера. Многие наши недостатки составляют корни наших достоинств. И эти-то недостатки химически осаждают яд, превращающийся на дне сердца в безразличную соль, невинные кристаллы которой мы можем изучать на досуге.

Очищающая сила признания зависит от качества души, которая его делает, и той, которая его принимает. При установленном равновесии все признания поднимают уровень счастья и любви. Как только мы в них сознались, ложь старая или недавняя и слабости самые крупные превращаются в неожиданное украшение души и, подобно прекрасным статуям в парке, становятся улыбающимися свидетелями и мирными доказательствами дневного света.