Разум и чувство

Сэр Джон просто не поверил бы! Человек, о котором у него были все основания придерживаться самого высокого мнения! Такой веселый! Он всегда полагал, что лучше наездника не найти во всей стране! Нет, понять тут что-нибудь немыслимо. Пусть отправляется к дьяволу, туда ему и дорога. Он больше с ним слова не скажет, где бы они ни повстречались, да ни за что на свете! Даже в бартонской роще в засаде на птиц, хотя бы они два часа ждали там бок о бок! Какой негодяй! Какая подлая собака! А ведь когда они в последний раз виделись, он предложил ему выбрать любого щенка Шалуньи! И нате вам!

Миссис Палмер по-своему гневалась не меньше. Решено, она тут же порвет с ним всякое знакомство! И она очень рада, что никогда не была с ним знакома. Как жаль, что Комбе-Магна в таком близком соседстве от Кливленда! А впрочем, что за важность, раз ездить туда с визитами все равно слишком далеко! Он так ей ненавистен, что она даже имени его больше никогда не упомянет, и уж всем расскажет, кого только ни увидит, какой он бессердечный шалопай!

Остатки своего сочувствия миссис Палмер тратила на то, чтобы узнавать все подробности приближающейся свадьбы и пересказывать их Элинор. Она скоро уже знала, у какого каретника заказан новый экипаж, какой художник пишет портрет мистера Уиллоби и в каком магазине можно увидеть туалеты мисс Грей.

Невозмутимо вежливое безразличие леди Мидлтон проливало бальзам на душу Элинор, измученную шумными соболезнованиями остальных. Ей была приятна уверенность, что в кругу их друзей есть кто-то, кому она нисколько не интересна, ей служило большим утешением знать, что есть кто-то, кто не любопытствует о подробностях и не исполнен тревоги о здоровье ее сестры.

Свое мнение о случившемся леди Мидлтон выражала примерно один раз в день или дважды, если к теме возвращались слишком уж часто, произнося: «О, ужасно!», и благодаря этому постоянному, хотя и краткому излиянию чувств, не только с самого начала виделась с обеими мисс Дэшвуд без малейшего расстройства, но вскоре и без малейшего воспоминания о недавних событиях; а, поддержав таким образом достоинство своего пола и подвергнув суровому осуждению все дурное в другом, могла позаботиться и о блеске своих званых вечеров, решив (хотя в большой мере и против мнения сэра Джона) сразу же после свадьбы непременно завезти карточку миссис Уиллоби, чье состояние сулило ей весьма завидное положение в свете.

Однако деликатные неназойливые расспросы полковника Брэндона нисколько мисс Дэшвуд не досаждали. Он более чем заслужил дружеское право касаться несчастья ее сестры своими ревностными и благородными стараниями облегчить его. Главной наградой за тягостное признание в прошлых печалях и нынешних ранящих его гордость обстоятельствах служила ему жалость, с какой Марианна порой смотрела на него, и ласковость в ее голосе, когда (хотя случалось это и очень редко) она бывала вынуждена или вынуждала себя заговорить с ним. Так он убеждался, что ответом на его самоотверженность была возросшая симпатия к нему, а у Элинор появлялась надежда, что симпатия эта в дальнейшем возрастет и укрепится. Но миссис Дженнингс, которая ни во что посвящена не была и знала лишь, что полковник хранит прежний печальный вид, не сдаваясь на ее уговоры сделать предложение или поручить ей сделать это за него, на исходе второго дня уже мысленно перенесла их свадьбу с Иванова дня на Михайлов 12, а к концу недели вообще перестала верить в этот брак. Сближение между полковником и мисс Дэшвуд наводило на мысль, что все прелести шелковицы, канала и тисовой беседки достанутся ей, и миссис Дженнингс последнее время совсем позабыла про мистера Феррарса.

В начале февраля, примерно через две недели после письма Уиллоби, Элинор досталась тяжкая обязанность сообщить сестре, что он женат. Она позаботилась, чтобы Марианна услышала об этом от нее, едва обряд был совершен, не желая, чтобы она узнала все из газет, которые торопливо проглядывала каждое утро.

Марианна выслушала ее со сдержанным спокойствием, не обронив ни слова и сначала без слез. Но вскоре они хлынули бурным потоком, и до конца дня она терзалась почти так же, как в тот день, когда поверила в неизбежность его женитьбы.

Новобрачные покинули Лондон сразу же после церемонии, и, так как встречи с ними пока можно было не опасаться, в Элинор проснулась надежда, что ей удастся убедить сестру, которая не покидала дома с рокового дня, мало-помалу начать снова выезжать.

Тогда же барышни Стил, только-только водворившиеся у своей родственницы, проживавшей в Бартлетовских Домах в Холборне, поспешили нанести визит более знатной и богатой родне на Кондуит-стрит и Беркли-стрит, где были приняты с большим удовольствием.

Только Элинор не почувствовала ни малейшей радости. Их присутствие всегда было ей тягостно, и она не знала, как более или менее вежливо ответить на неумеренные восторги Люси, восхищенной, что она все-таки успела застать ее в столице.