Раз в неделю в своем офисе в городе Сенчери я принимал амбулаторных пациентов. Маленькое, чистое, безликое помещение. В своем офисе в Вестонвуде мое присутствие ощущалось больше, но там я бывал два раза в неделю, и от пациентов меня отделяла стандартная стерильная комната для терапии.
Я переставил свой стол, вытер пыль на полке, которая уже была чистой, и подумал встретить ее во внутреннем дворике. У меня не было желания становиться ее амбулаторным наблюдающим терапевтом, но как только этот запрос пришел от ее сестры — адвоката, отказаться было бы хуже, чем согласиться. Я все еще надеялся, что все это исчезнет. Но она войдет сюда, а увидеть ее в реальном мире — убить мои чувства.
— Мне кажется, больничные карты здесь ни при чем, — сказал я медному кресту на внутренней стороне двери.
Моя мать дала его мне, когда я принял свое Первое Причастие. Умирающий Иисус был символически окутан простым традиционным саваном. Не то замученное трехмерное тело, как на католическом распятии. Обычный символ смерти и воскрешения. Я молился ему сотни раз. Он никогда не отвечал, но и не должен был. Разговор я вел с самим собой.
— Мне кажется, я должен просто отказаться от нее. Сказать, что она в порядке и отпустить ее. Я не... не понимаю, что со мной происходит. Я люблю Джану. Она подходит для меня. В сотый раз повторяю себе, что в отношениях с ней есть смысл. И я благодарю тебя. Благодарю за нее. Но я бросаю ее тебе обратно в лицо. Ты подставил меня, и я отвергаю тебя. А может, и нет.
Я не имел права молить Бога о том, чтобы он выполнил свою работу, потому что облегчать мне жизнь не входит в его обязанности. Но мне нужна была помощь, и когда маленький огонек подсказал мне, что в зале ожидания находится пациент, мое сердце подпрыгнуло.
Я открыл дверь.
Ее колени были сведены, и сумка болталась перед ней. Я покойник. Она не выглядела особенно красивой. Не нарядилась. Не оделась с иголочки, но что-то в цвете ее кожи и в том, как солнце, пробившись через окно, танцевало в кончиках ее волос, просто ударило по моим желаниям.
— Заходи. — Посторонившись, я впустил ее.
— Дивана нет, — сказала она, осмотрев комнату. — Как вы собираетесь гипнотизировать меня?
— Я найду его, если понадобится.
Она села. Я последовал ее примеру. Мой стол был повернут к стене, поэтому я развернул и стул. Между нами ничего не было, так что я почувствовал запах ее духов.
Фиона согнула и выпрямила ногу. Тонкая лодыжка была обнажена. Я с силой сжал губы, после чего облизнул их, позволив языку задержаться на нижней губе.
— Как у тебя дела? — спросил я. Она стиснула зубы, словно не позволяя себе произнести то, что было у нее на уме. — Ты можешь мне сказать.
Это прорыв. Моя роль терапевта для того, чтобы она могла рассказать мне, что случилось, и я использую сказанное, чтобы приблизить ее ко мне.
Но Фиона посмотрела вниз.
Ее непоколебимость напрягла меня, превратив в оголенную катушку нервов. Когда она потерла переносицу, мне пришлось схватиться за подлокотники стула, чтобы не опуститься перед ней на колени.
— Ничего, — сказала она.
Излишне говорить, что мое горло горело. «Ничего» всегда что-то означало. «Ничего» означало «я не стану говорить тебе». Знание того, что было что-то не так, а она не хотела этим поделиться, и потому я не мог помочь ей или защитить ее, заставляло мою кожу покалывать от гнева.
— Фиона, — я зарычал самым непрофессиональным способом.
Дерьмо. Я пересек грань.
— Я не могу этого сделать, — произнесла она, вставая.
— Подожди….