Разреженный воздух

Я вышел в пустынный нанобетонный мрак и по пустому эскалатору поднялся на поверхность. Здесь и в лучшие времена не бывало много народу. По большей части Вихрь – это автоматизированные заводские блоки и огромные склады. Здешние улицы были как-то странно и нелогично спланированы, очевидно, какой-то ню-джинн спроектировал их еще тогда, когда все считали это хорошей идеей. Есть что-то жутковатое в том, как они уходят по бесконечной дуге в сторону того, чего вы никак не можете разглядеть, ходить по ним пешком – сущий кошмар. Любой, кто мог позволить себе жилье в другом месте, никогда бы не стал ютиться здесь. А в такой час даже те, кто называют Вихрь домом, на улицах не показываются. Они либо давно отправились через весь город на свою дерьмовую работу в бесконфликтной экономике[5], либо отсыпаются в капсулах после ночной смены.

Я направился по «Арке Цереры» в ту сторону, где от станции отходила первая из дочерних аллей. Вконец износившийся энергоман на перекрестке с Церера-драйв 4 был единственным признаком жизни на всю округу, хотя применительно к нему слово «жизнь» было довольно щедрым комплиментом. Он, как обычно, сидел, съежившись в нише, прилип к мостовой из-за подсохшей небольшой лужи мочи и дерьма, прислонившись к стене фабрики, и уже подключился к ее энергоисточнику, удаленно хакнув его. На голове у бомжа красовалась старая и поношенная индукционная шапка из пластикожи, приклеенная к вискам обрывками изоленты, а на ослабевших руках и коленях покоилась нещадно кастомизированная контрольная панель.

В суровые зимние месяцы с губ людей вроде него срываются клубы морозного дыхания. В такую теплую погоду, как сейчас, нужна гарнитура, чтобы просто понять, жив нарик или нет.

Говорят, когда-то он был довольно большой шишкой.

Но в Разломе подобные истории слышишь постоянно. Вся эта ебаная Долина усеяна остатками прежних начинаний и лучших дней. Конечно, если верить уличным поэтам и уволенным историкам, которые стоят за стойкой бара или прилавком тележек с едой на Бульваре. «Сейчас, – сказал мне один из них одним морозным воскресным вечером, – все мы просто питаемся накопленным жиром испортившейся мечты.

Соевый соус дать?»

* * *

У оверрайдеров не бывает много багажа.

Сложно сказать, в чем тут дело – то ли в редактуре генов, то ли просто работа такая. Когда проводишь большую часть своей жизни без сознания внутри корпуса космического корабля в миллионах километров от любого человеческого общества, трудно привязаться к любимой кофейной кружке. Вещи приобретают чисто функциональный аспект – ты просыпаешься, видишь, что тебе доступно, и пользуешься этим. Выполняешь работу с помощью подручных инструментов. Никакой другой подход толком не работает. Возможно, генетики все предвидели и внесли соответствующие изменения еще на стадии эмбриона, а возможно, особенности просто идут в комплекте с местом работы и к этому привыкаешь.

В любом случае привычка остается с тобой и после дембеля. Таким парням, как я, не требуется много места, поскольку нам попросту нечем его заполнить. Капсула Дайсона/Сантоны, в которой я сплю, имеет размеры 6 на 2,8 метра, включая влажную зону, она достаточно высока, чтобы стоять вдоль центральной линии, а снаружи больше всего напоминает спасательную капсулу без всяких излишеств, на базе которой и построена. Она несколько больше жилых капсул стандартных моделей, стоящих в других люльках на стойке, но в основном это из-за систем обшивки. Если специально не приглядываться, разницу заметить трудно, а с расстояния в двадцать метров все эти незначительные детали и вовсе исчезают, все модели сливаются в однородную ромбовидную форму. Вся система возвышается по адресу Церера-драйв 4.7, дом 1009, как массивный разукрашенный штабель для хранения вышедших из строя ядерных боеголовок. Доступ к люлькам обеспечивают пыльные лестницы и подвесные переходные мостики, украшенные черно-желтыми силовыми кабелями толщиной с огромного питона и обвитые небрежными петлями тонких пластиковых трубопроводов: синий для воды, красный для сточных вод. Задние концы капсул первого массива выступали над улицей примерно на полметра, походя на многоквартирный дом, жильцы которого в унисон высунулись поприветствовать прохожих.

Введя код на входной двери, я вошел внутрь и быстро пробежал восемь пролетов до четвертого этажа. К тому времени как я добрался до верха, пульс едва ускорился, приложенные усилия казались закуской перед основным, куда более жестоким блюдом. Я тряхнул головой, пытаясь прогнать это ощущение, но не шибко преуспел.