Разрешение на жизнь

– В картошке вообще ничего, кроме соли да масла нет, а в котлеты я немного перца положила. Я тебе вот что скажу, если вы так о ребенке заботиться будете, вы его просто погубите. А девочка-то у вас какая хорошая.

– Как это «погубите»? – удивился Дорин, с интересом наблюдая, как Лена уписывает за обе щеки запретные плоды.

– Ребенок, он ведь что, – Вера Васильевна отошла от плиты, уселась на табуретку, спрятав руки под фартук, – он ведь мягкий пока совсем, у него еще ничего не затвердело, ни косточки, ни мозги там всякие. Что ты сейчас в него положишь, то и вырастет.

– А как же врачи? Они же знают свое дело? – не унимался Дорин.

– А врачи, они что, они взяли сто детей, линейкой померили и вывели, сколько в нем росту должно быть. А теперь, значит, если длиннее – обрезать его, что ли? Ребенок, он ведь живой, и не как солдат, чтобы ему командовать, куда идти. Он, даже если захочет, все равно тебя не поймет. С ним как с человеком надо, он тебе так, а ты ему вот этак, только к краю не подпускать.

– Не понял?

– Ну ты же все-таки взрослый, большой, ты знаешь, что если со стола упасть, разбиться можно, а он не знает пока. Так ты его и не пускай к краю-то.

– А у вас, Вера Васильевна, сколько детей? – Глаза Лены, как у кота после миски сметаны, излучали довольство.

– Трое. И внуков пятеро. – Она вышла из кухни.

– Где ты ее взяла такую? – спросил Андрей. – Просто Ушинский в юбке.

– Мне няня в роддоме посоветовала. Вера Васильевна там подрабатывала пару лет назад, а сейчас ушла, но деньги нужны. Ты решил, что будешь делать с библиотекой Лабунца?

– Я – делать? Это же твои книги…

Вчера наконец, после многочисленных оттяжек, он закончил просмотр всех двадцати шести ящиков, за которыми охотился почти год. На это ему понадобилось два дня. Даже его, пока весьма небольших знаний в русской библиографии, хватило на то, чтобы понять: ему досталась редкая удача. Разговоры со старыми книжниками убедили его в том, что если книжному дилеру за всю его жизнь выпадет однажды счастье получить не разоренную книжную коллекцию, то это невероятно много.

Именно коллекцию, а не просто библиотеку. Потому что в «библиотеке», которая собирается для чтения, могут быть книги любого вида и состояния, отдельные части, ксерокопированные страницы и неполные экземпляры. Человек покупает книги, чтобы их читать, – его не волнует вид и полнота, и, если нужная статья есть в третьем томе, он скорее всего купит именно третий и не будет себе забивать голову всякой ерундой о некомплектности.

Такие библиотеки на языке книжников назывались «профессорскими» и часто оказывались настоящим ударом для библиофильского сердца, потому что, читая список такого собрания, ты представлял себе одно, а на деле получал совсем другое. Хорошо, если одна или две позиции, которые были помечены изначально, как дорогие и коллекционные, оказывались такими же на самом деле при осмотре библиотеки. Остальное – без страниц, репринтные издания, два тома из трех и так далее.

Библиотека Лабунца была именно единой коллекцией. На всех форзацах приклеен одинаковый экслибрис – книга, заложенная вместо закладки каким-то камнем, и инициалы – «В.Р.». Экземпляры подбирались неведомым собирателем с любовью, многие, кроме основного, имели экслибрисы хороших библиотек и марки известных переплетчиков. Андрей целый день лазил по коробкам с тетрадью, сверял списки с наличием. Его поразила полнота коллекции, особенно книг восемнадцатого века.

Начиная с самого раннего описания плавания адмирала Ансона, изданного в 1751 году, здесь были все основные книги о путешествиях как по России, так и по всему миру. Рычков, Коробейников, Озерецковский, Лепехин, Плещеев, трехтомный Паллас, Григорович-Барский, как в первом издании, так и в редком Клинцовском, Гмелин. Шесть томов Кука, двадцать два – Прево, двадцать семь Де ла Порта.

Дальше шло бесчисленное количество книг девятнадцатого и начала двадцатого века, включая такие шедевры, как «Путешествие из Москвы до китайской границы» Мартынова, конечно, с крашеными литографиями или комплект «Путешествия Крузенштерна» с огромным атласом. И так далее, и так далее…

Причем человек, похоже, реагировал просто на слово «путешествие», потому что, кроме законных «Журнала путешествия Никиты Демидова» или «Записок путешествия Шереметева» с прилагавшихся вторым томом его писем, тут оказалось и «Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию», которое было на самом деле просто пародией на Свифта.

Когда Дорин уловил эту тенденцию, он с некоторым страхом открывал каждую новую коробку, памятуя, что название самой редкой и дорогой русской книги тоже начинается со слова «Путешествие». Но знаменитой книги Радищева в ящиках обнаружено не было. Там, правда, и без нее имелось не мало. Подтверждались слова Игоря об общей цене библиотеки, приближающейся к миллиону долларов.

– Как это мои книги? – удивилась Лена. – Ты их нашел в Сингапуре, ты их нашел в Праге второй раз, после смерти Игоря, и говоришь – мои.