Разный Достоевский. За и против

Но как бы то ни было и чем бы ни объяснялось увлечение последними тенденциозными произведениями Достоевского и как бы ни было велико обаяние его личности, во всяком случае настоит серьезная необходимость разъяснить его тенденции и его мировоззрение и дать им отпор. Этого требует как уважение к Достоевскому, так и обязанность каждого перед своими собственными убеждениями. Голос Достоевского, к сожалению, уже умолк теперь навеки; но его произведения все еще живы, громко говорят и проповедуют, и, может быть, проповедь их стала еще действительнее вследствие горестного чувства утраты автора их, которому смерть навсегда сковала уста. Как бы мы высоко ни ценили Достоевского, во всяком случае Гоголь по крайней мере не ниже его как по своим личным качествам, по искренности и энтузиазму своих убеждении последнего периода, так и по своим заслугам для русской литературы, с которыми далеко не могут равняться заслуги Достоевского. И, однакоже, современники, при всем своем глубоком уважении к Гоголю, перестали его слушать, отвернулись от него и даже строго осудили его, когда он, подобно Достоевскому, стал проповедовать аскетическое смирение, слепое послушание и умерщвление своей личности. Едва ли был у Гоголя поклонник более горячий и ценитель более энтузиастический, чем Белинский, и, однакоже, посмотрите, как Белинский отнесся к Гоголю, когда последний сошел с своего пути и возвратился вспять.

Мировоззрение и тенденции Достоевского такого рода, что нет надобности подробно разбирать и опровергать их; достаточно только разоблачить их, разъяснить их настоящее значение, сделать им систематический свод и собрать в одну картину все существенные черты их, рассеянные по всему роману. Мы смеем думать, что в настоящей статье мы именно и сделали это. Чтобы не быть голословными и не подвергнуться упреку в голословности и произвольных навязываниях, мы не скупились на выписки из романа, рискуя даже чересчур удлинить этим свою статью. Поэтому в заключение мы сделаем только несколько общих замечаний об основной идее мировоззрения Достоевского.

По его представлению, в основании гражданского общества должна лежать и быть главным руководящим принципом как личной, так и общественной жизни и деятельности – религия, и притом не религия вообще, а известная, определенная религия, и даже не религия, а, еще частнее, – церковь и даже монастырь; другими словами, он держится направления, которое называется клерикализмом. Согласимся на минуту с этой идеей, примем религию за основание всей жизни. Религия есть вещь многосторонняя, и принципы ее тоже бывают различны; но, чтобы быть последовательным и логичным, не следует брать по произволу одну ее сторону, один принцип. А Достоевский между тем и поступает таким односторонним образом; из всей религии он берет только один принцип, именно аскетизм. Но и аскетизм в свою очередь бывает различный, а Достоевский и здесь поступил односторонне, взял только один из видов аскетизма. Это именно мистический аскетизм, то есть субъективный, созерцательный, платонический, аскетизм сидения на одном месте, без необходимости даже пальцем шевельнуть. Весь подвиг жизни, по этому аскетизму, состоит в том, чтобы предаваться спасительным созерцаниям и размышлениям, умерщвлять себя, отсекать потребности, бичевать свою волю, отречься от самого себя и осудить себя на слепое послушание, безропотно страдать и в страдании искать счастья, предаваться созерцательным восторгам и исступлен и ям. К этому старец Зосима присовокупил еще несколько крайне наивных, буколических заповедей в таком роде:

«Юноша, брат мой, у птичек прощения проси: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается. Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю, да было бы. Пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля, хоть бы и не видал и не слыхал тебя никто в уединении твоем. Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои» (I, 501–505).