Размышления о Кристе Т.

Если бы мне пришлось ее выдумывать, я бы все равно не стала ее менять. Я дала бы ей возможность жить среди нас, тех, кого она сознательно, как очень немногие, избрала себе в современники. Однажды утром, на рассвете, я усадила бы ее за письменный стол записывать впечатления, оставленные в ней событиями действительной жизни. Заставила бы ее подняться со стула, когда позовут дети. Не стала бы утолять жажду, которую она чувствует всегда. Когда понадобится, давала бы ей уверенность, что силы в ней прибывают: большего она и не требовала. Собрала бы вокруг нее людей, которые ей важны. Дала бы ей завершить те немногочисленные листы, которые она хотела нам оставить и которые, если я не обманываюсь, стали бы для нас вестью из глубочайших глубин, из того сокровеннейшего пласта, куда трудней проникнуть, чем в толщу земли или в стратосферу, ибо у них есть более надежная охрана: мы сами.

И еще я оставила бы ее жить.

Чтобы всегда, снова и снова, как в то утро, садиться за ее стол. К Юстусу, который вносит чайник, к детям, которые онемели от радости, потому что на тарелках у них лежит их любимое печенье.

Солнце еще только вставало, красное и студеное. Лежал снег. Мы завтракали не торопясь. Останьтесь, просила Криста Т. Но мы уехали.

Если бы мне было дано придумать нас, я дала бы нам время.

20

Ну а теперь о смерти. Ей понадобится целый год, и тогда она сделает свое дело, не оставив места сомнению в том, что достигла, чего хотела. Смерть не боится устоявшихся определений, ибо нуждается в них. Вот почему о ней немногое можно сказать.

Нам придется, следовательно, говорить об умирании.

Оно возвестило о себе огорчительным нарастанием усталости, которое поначалу не бросалось в глаза. Безмерно устала, говорила она. Врач прописывал ей укрепляющие средства. Смертельно устала. Убийственно устала. Теперь мне уже трудно подниматься по лестнице. В каком смысле «уже»? Именно теперь, когда мы собрались переезжать… Что это значит: именно теперь?

Однажды утром она теряет сознание. Она опускается на сундук, привалясь к стене, так ее и находит Юстус. Это случилось в марте, за две недели до переезда в новый дом.

После первых же анализов в больнице выясняется: слишком поздно. Содержание гемоглобина упало ниже критической границы. На этой стадии мы бессильны.

После переливания крови к ней возвращается смутное, неустойчивое сознание. Во всяком случае, она поняла, что едет. Куда? — слабым голосом спросила она. И поскольку граница уже перейдена, в стране, где она находится теперь, действуют другие законы, и ей ласковым голосом лгут: не тревожься, Кришан, в Г. уход гораздо лучше.

Улыбаться она не может, но все-таки хочет проявить участие, слабость еще не достигла той степени, когда перестают считаться с другими.

Ну и фокусы я выкидываю, говорит она. Тут сознание снова ее покидает.

В Г. уже знают о ее состоянии. Ее сразу кладут в палату для умирающих. Боже мой, говорит сестра. Такая молоденькая! И еще в ее положении…

Когда год спустя Криста Т. действительно умирала, ее не стали класть в ту же палату: Юстус боялся, как бы она не узнала помещение, если еще раз придет в себя. Просто кровать ее отгородили ширмой.

Страха она поначалу не испытывает, у нее нет сил, чтобы осознать опасность. Балансировать на краю смертельной опасности — это очень точное выражение, действительно, пребывание на этом рубеже можно себе представить лишь как балансирование. Должно быть, есть «там» и тень смерти, потому что «там» вообще царит предельная неопределенность красок, форм, звуков, запахов. Человек перестает видеть и слышать, но перестает также испытывать боль и страх. Границы, вероятно, расплываются, собственные очертания словно бы увеличиваются, но зато, как это порой бывает во сне, человек перестает четко отделяться от своего фона. Начинается взаимопроникновение, стирание границ, которое можно почувствовать и даже сохранить в неясном воспоминании, удивительном, странном, волнующем, но не совсем новом: как это можно объяснить? Воспоминание не будет длительным и уж наверняка не будет страшным.

Страх приходит вместе с сознанием, как шок. Наверно, я очень больна? — можно спросить сестру, приходя в себя. Сестра, конечно, начнет возражать: да что вы, да откуда вы это взяли!

Впрочем, сестра не возражает. Она только говорит: случаются порой чудеса, я сама собственными глазами не раз их здесь видела.

Вокруг кровати толпятся врачи, перекидываются латинскими названиями, может быть, они слишком понадеялись на затуманенность сознания пациентки, в пылу спора сказано слово, которого ей слышать не следовало: лейкемия.

У меня это самое, фрау доктор, скажите мне, пожалуйста, правду, я хочу знать правду!

Да что вы, да откуда вы это взяли!