Размышления

Стало быть, мы можем констатировать наличие принципа дополнительности между двумя площадками публичности: с одной стороны, базар, где разворачивается реалити-шоу, с другой – суд, где восстанавливается справедливость. Чем слабее укоренено правосудие и доверие к нему, чем более зависимы судьи от князей мира сего, тем в большей степени центр тяжести перенесен на торжище, где правит вердикт молвы. И молва, конечно, способна восстановить попранную справедливость, но, во-первых, это если очень повезет, а во-вторых, с неимоверным количеством шлаков и других токсичных отходов (они прямо-таки сочатся из телевизора, когда уважаемая публика решает, была ли чья-то дочка «гулящей» или, напротив, «порядочной»). И поскольку судебная власть является и всегда исторически являлась ничтожной в России, а репутация судейского сословия никогда особо не отличалась от репутации тех самых «гулящих», то вполне объяснимо, что кричалки, будь они площадными, коммунальными или телевизионными, пользуются неизменным вниманием и спросом. «Пускай поорут, раз уж у них нет другого способа разобраться насчет вины и правоты» – так сказал бы какой-нибудь случайный инопланетный зритель передачи «Пусть говорят» и ей подобных.

То есть пристрастие к кричалкам и к публичному перемыванию косточек – это своеобразная дань, которую платит общество за свое зачаточное правовое сознание, общество, для которого расторопный моралити-диджей выступает в роли праведного судии – как-то так. Дефицит правосознания восполняется тем, что глаза сострадальцев и прочих добрых самаритян загораются, как только удается вложить персты свои в душевные язвы соотечественников своих. Стало быть, наблюдая за публичной тяжбой совести с бессовестностью (как раз о ней и пел Высоцкий: «Чистая правда, конечно же, восторжествует, если проделает то же, что грязная ложь»), мы способны наконец понять, от какого невыносимого зрелища избавил человечество институт правосудия, которому теперь придется приписать еще и гигиеническую функцию. Если и сегодня кричалки притягивают столько праздно скользящих взоров, можно предположить, какое же загрязнение моральными отбросами царило в мире, когда Христос проходил по Иудее… А может, примерно то же самое и было?

Феномен телекричалок требует захода и с другой стороны. Допустим, что кто-то из участников этих разборок прав, а кто-то нет. Почему же по форме соучастниками лжи являются все, не исключая и сопереживающих телезрителей? Вот ведь в теледебатах на тему «Что действительно происходит в Сирии?» или в разговоре экспертов по поводу будущего сланцевого газа нет такой беспробудной фальши! Там непредвзятый зритель может отличить знатока вопроса от «троечника», стать свидетелем того, как «человеческий разум решает конкретную задачу», что, по мнению Сергея Аверинцева, и заслуживает высшего уважения. То есть существует принципиальная разница и внутри телевизионного формата.

Тут вспоминается тонкое замечание Канта относительно избирательности канала, именуемого искусством. Не все явления и не все впечатления в равной мере передаваемы через этот канал. Прямая боль может быть воспроизведена на том конце лишь в легкой степени сострадания, и это в лучшем случае. А вот завитки чувственного – ностальгия, предвкушение, борьба с забвением, – это привилегированные темы искусства. Понятно, Кант имел в виду то, что мы сегодня называем высоким искусством, однако и формат телевидения имеет собственные ограничения, если мы все же причисляем его к «искусствам» в самом широком смысле слова. Скажем, бегущая строка новостей идеально вписалась в этот формат, став собственным камертоном его настройки. Хорошо вошли спортивные зрелища, я думаю, что футбол на телеэкране с его живостью, его потрясающей емкостью может быть сопоставлен с таким однажды открытым внутри живописи «жанром», как холст, масло. Однако жанр публичных моральных разборок так и остался абсолютным китчем, из чего, конечно, вовсе не следует, что он не востребован, – напротив, как раз своей востребованностью он определяет то место, в котором телевидение благополучно пребывает.

То есть отношение к публичному выворачиванию совести наизнанку остается пробным тестом, по которому можно поставить диагноз обществу. Это отнюдь не тест на уровень доброты душевной, поскольку немало «утонченных подонков» с успехом пройдут его. С другой стороны, разница реакций на вопль «Бабушка нашлась, бабушку – в студию!», некая шкала от слез умиления до рвотных позывов способны посеять раздор даже между самыми близкими. Это проба на содержание фальши в социуме, некий показатель состояния нравственной экологии. Если передачи такого рода сравнить со свалками токсичных моральных отходов, то далеко не безразлично, сколько людей кормятся вокруг таких свалок.