Разложение

— Не прикидывайся. Я знаю тебя как облупленного, и ты явно что-то замыслил. И уж точно что-то очень нехорошее. И я говорю тебе: не делай этого!

— Я правда не знаю, о чем ты подумала. Я только извиниться хотел.

— Подожди полчаса… Нет, двадцать минут! — судя по звуку упавшего стула и громким торопливым шагам, она резко подскочила на ноги. — Сиди на месте и ничего не делай, слышишь? Я подъеду через двадцать минут. Мы поговорим, и тебе станет легче, обещаю! Только не делай ничего!

— Анна, ты куда? — где-то на фоне за ней бросился Тим.

Я вздохнул. Вот я снова совершил ту же самую ошибку. Хоть я и играл в гордое одиночество, каждое мое действие, подобно мольбе о помощи, по сути, было призвано привлечь ко мне внимание.

— Анна.

— Что еще? — прозвучал дверной колокольчик.

— Вызывай полицию. И не приближайся к дому, слышишь? Не стоит тебе такое видеть.

— Ну-ка стой, я сказала!

— Прости, честно. И извини, что снова тебя втянул в свои проблемы, — я рассмеялся, смахнув подступившие к заплывшим глазам слезы. — Мне стоит наконец повзрослеть. Я правда тебя любил. В общем, это все, что я хотел сказать. Пока. Желаю вам только удачи, честно.

Проигнорировав ее настойчивый голос, выкрикивающий мое имя, я сбросил звонок, после чего сразу же выключил телефон.

— Ладно… — слезы все никак не хотели прекращаться, так что пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. — Ладно.

Затянувшись в последний раз, я затушил сигарету и поднялся на ноги.

Обезболивающие начали действовать. Конечно, они не работали магическим способам, и тело мое ощущало себя примерно на смертном одре, но я более-менее вернул себе способность передвигаться.

Я скинул с себя куртку и вошел в комнату. Под подошвой захрустели осколки, на полу валялся скинутый с тумбы телевизор.

Не обращая внимания на уничтоженный дом, я прошел к креслу, аккуратно опустился в него, открыл ящик стола и взял окровавленными пальцами небольшую стопку бумаг, состоящую из трех тонких конвертов.

Я отложил конверты на стол, наклонился ниже и подтащил к себе коробку с инструментами. На груде разного барахла и железок лежал небольшой молоток с обернутой синей изолентой рукояткой.

Я не возомнил себя Богом, вовсе нет, как и не думал о правосудии. Последнее представляло собой вообще штуку несбыточную и в корне неестественную, придуманную, как и многое другое, людьми для людей и людьми же нарушаемое.

Также я не собирался прикрываться какими-то глубинными мотивами и оправдываться какой-либо иной высшей целью.

У меня не было никакого плана. Меня не мучила совесть, я не колебался. Можно сказать, я вообще особо не думал. В какой-то момент весь мир из чего-то сложного, запутанного и мрачного превратился в нечто настолько простое, что не приходилось разбираться ни секунды.

Такие люди не должны существовать – единственная идея, что пульсировала в моем мозгу подобно биению сердца.

Такие люди не должны существовать. Сломленные, униженные, брошенные. Их души были искалечены, а натура искажена и вывернута наизнанку. Никому не было до них дела, все смотрели на них как на низших существ и втихомолку боялись, предпочитая обходить стороной.

Они росли, развивались. Создавали связи среди таких же оставленных всеми людей. Порождали таких же сломленных существ, передавали им свою гниль, выводя на свет бесконечный цикл боли, отчаяния и насилия.

Кого-то можно было спасти, но таких имелось подавляющее меньшинство, да и на тех всем окружающим было плевать.

Сломленная мать воспитывала таких же сломленных детей, потому что не могла и не знала, как воспитать их иначе. Вырастая, ее дети так же ломали своих детей, и так далее, далее, далее…

Не обольщайтесь, думая, что вы не относитесь к таковым. В конце концов, именно общество производит подобных отбросов. И если у последних их проблемы видны, остальные лишь стыдливо скрывают истину.

Весь мир давно прогнил изнутри. Человечество веками боялось вторжения извне, но почему-то отказывалось признавать, что быстрее истребит само себя.

За тысячелетия существования зараза проникла слишком глубоко, чтобы можно было ее искоренить так просто. Каждый изнывает от собственной жажды, от собственной тьмы. Все причиняют друг другу боль и страдания. Все лгут, обманывают, предают.

Довольно оправданий.

Существовал ли способ все исправить? Спасти их от боли? Прервать этот цикл страданий?

Пожалуй, один был…

— Не делай этого, — вдруг прозвучал рядом тот самый загадочный голос. — Ты ничего не исправишь.

Я схватился за голову.

— Знаю, — прохрипел я сдавленно. — Но теперь это личное.

Нет, как и всем остальным, мне правда было бы плевать. Получив личное удовлетворение от попыток помочь, пусть даже ничего бы не получилось, я бы молча отошел в сторону. Однако они затронули меня, втоптали в грязь. Заставили ощутить свое бессилие.

Зачем было так поступать?

Часики тикали. Стоило поторопиться.

Руку приятно отягощал сжатый в ней молоток.

VI: Злоба