Разлив Цивиля

— Слабость нашего партийного руководства на местах в том и заключается, что секретари парторганизаций беззубы, что они глядят в рот хозяйственным руководителям и идут у них на поводу. Где там спорить, где там возражать! Что председатель сказал, то и свято. А тебе, Кадышев, будет особенно трудно, потому что придется работать с… — Василий Иванович запнулся, подбирая нужное слово, — мягко говоря, со своеобразным человеком. Мало, что он честолюбив, но ради достижения своих целей нередко заворачивает и в тот переулок, по которому ходить заказано. Бывает, что и мы, райком, тоже ему кое в чем прощаем: мол, не для себя мужик старается, а для колхоза. А Виссарион Маркович тот и вовсе покрывал его, перед райкомом всячески обелял. Надо быть принципиальным.

— Так ведь и я по работе в его подчинении.

— Знаю, братец, знаю… Эх, заиметь бы в колхозах освобожденных партработников, полностью независимых! Но это пока еще мечта… Ну, впрягайся в свой воз. А помощь потребуется — в любое время приходи, не жди, когда вызовут.

Василий Иванович крепко пожал руку Павлу, и они распрощались.

5

Заболел Трофим Матвеевич как-то вдруг. Еще утром чувствовал себя отлично, а к вечеру на партийном собрании его уже кидало то в жар, то в холод, и на лбу выступила испарина. Думал он после собрания позвать секретаря райкома на ужин — какой уж тут ужин! Он побаивался, как бы с ним прямо на собрании не случилось припадка: сильно ломило суставы и беспрестанно позывало на зевоту. И чтобы не заметили его больного состояния, он сразу же по окончании собрания со всеми попрощался и ушел.

Придя домой, лег в постель и укрылся ватным одеялом. Нет, озноб не проходил. На какое-то время делалось жарко, потом опять начинала бить лихорадка. И Марьи, как назло, нет, торчит где-то в своей библиотеке, а тут и воды подать некому.

Перед тем как войти в дом, вытри ноги перед крыльцом. Почему именно эта поговорка пришла на ум Петру Хабусу, когда он вошел в ворота прыгуновского дома. Зачем-то огляделся вокруг, зачем-то еще раз ощупал сквозь ватник грудной карман. Деньги тут! А где им еще быть?! Успокойся, Петр Хабус, успокойся!

Сквозь занавешенные окна на двор падают полоски света. На столбе качается от ветра кусочек коры. Где-то, в дальнем углу двора, промычала корова, следом за ней, словно бы отзываясь, хрюкнула свинья. С крыши падает звонкая капель… Слушает все это Хабус и сам же себя спрашивает: зачем, зачем тебе стоять тут и прислушиваться? Пришел — входи!

Схватил дверную скобу и… опять рука дрогнула: а что, если Трофим Матвеевич дома?.. Марья велела прийти ему в отсутствие мужа. Но как узнать, дома он или нет?.. Марья еще утром сказала:

— Ну, и долго ты будешь ходить и прятаться? Сегодня же принеси деньги. Смотри, с Трофимом не встречайся. Вечером приходи. Нынче у них партийное собрание.

— Какие деньги? — попытался было удивиться Хабус.

— Сам знаешь какие, — отрезала Марья. — Дурачком не прикидывайся и врать не пытайся…

«Перед тем как войти в дом, проверь, чиста ли твоя душа?» — вдруг переиначилась в голове Хабуса старинная поговорка, и даже мурашки пробежали по спине. Померещилось, что где-то рядом стоит Виссарион Маркович, и с испугу он изо всей силы дернул дверь.

На постели в углу лежал укрытый по самую шею Трофим Матвеевич, рядом на стуле сидит Марья. Лицо председателя было каким-то серым, как у мертвеца, и чувство страха перед ним и перед Марьей постепенно стало уходить. «Виссарионы Марковичи и Трофимы Матвеевичи умирают, Петр Хабус живет и здравствует», — мелькнула в голове утешительная мысль. Но мелькнула и пропала. Снимая шапку, он почувствовал, что руки его по-прежнему дрожат.

— Добрый вечер хозяевам. — И голос какой-то осипший, скорее, похожий на шепот.

Марья поправила одеяло, которым был укрыт Трофим Матвеевич, и молча указала на стул у печи. А когда он сел, быстро подошла к нему и тоже шепотом сказала:

— У меня времени нет, Трофим болен. Выкладывай, и можешь идти.

Дрожащими руками полез в карман, достал хрустящую пачку:

— Вот все деньги. Скажи спасибо, что и эти от милиционера спас. Все документы и деньги сактировали.

— Тут и половины нет, — все так же тихо прошептала Марья. — А где для кумы Нины? Давай еще восемьсот, и кончим разговор.

Он стал рассказывать ей, как все было, даже не скрыл, что Виссарион Маркович дал ему на сто рублей больше, чем другим.

— А может, он остальные почтой перевел, — откуда я знаю? Мне же он ничего не говорил, и я его не охранял. Ты скажи спасибо, что я спас эти деньги, а то бы они наверняка попали в милицию.

— Ну, ты не за одно «спасибо» ездил! Ладно, — вдруг согласилась Марья. — Мне хватит. Но Нине или сегодня же, или завтра восемьсот занеси. Если не отдашь, пеняй на себя, я церемониться с тобой не буду.

— Поверь, Марья, Виссарион Маркович ни копейки для себя не оставлял. Он же коммунист. Ты понимаешь, коммунист! И не мог он, как мы с тобой, присвоить себе колхозное…

— Не шуми, — Марья оглянулась на мужа. — Трофим болен. Ладно, может, почтой перевел. Еще три дня подожду. Потом смотри.