Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Дэмиан и Борис

Дэмиан Херст – все это знают – самый крутой мэн contemporary art, по крайней мере, 1990-х годов. И по музейно-галерейному признанию, и по скандальности, и по ценам. Брит-арт – это Дэмиан, что тут говорить. Он вжился в образ брутального мачо в коже, который шокирует мировую буржуазию, выдавливая из ее наиболее успешных представителей немыслимые гонорары за самые мизантропические вещи – черепа с бриллиантами, например. Левые его ненавидят. Правые пугаются. При знакомстве (мне случилось писать о нем) открывается другой Херст: байкерская кожа защитительна, характер – чувствительный и поэтичный. Да-да, он – поэт. Прямо-таки Джон Китс сегодня: «A thing of beauty is a joy forever». Еще бы эта вещь была не джой (радость): вся в бриллиантах. Еще бы не навсегда (forever): что с ними сделается, кость и камень. Занятно получилось: для системы потребления он, с его-то двойной конвертируемостью (art плюс драгматериалы), свой в доску. И в то же время: в это брюхо «чавкающего капитализма» (выражение Л. Д. Троцкого) он запускает червячок сомнения. Эк я загнул – не червячок, а цельную акулу! Фирменная вещь Херста – натуральная тигровая акула в боксе, наполненном формальдегидом – «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» (1991). Помню, как она потрясла меня – после вымученной псевдосоциальности и занудных исследований институциональных и языковых оснований искусства (вечный тренд мозглявых неудачников – подвергать рефлексии как раз то, в чем Бог отказал), – о живом! Пусть и методом от противного, посредством таксидермии! Чувак осмелился: о смерти, о страхах, о дымящихся предохранителях сознания, которое смерть принять не может… Сознание не может, а руки делают: мастерят хотя бы атавистический тотем-обманку, отпугивающий умирание. «Акула» оказалась самым ненавидимым обывателем объектом современного искусства. Бесила цена – тебе втюхивают чучело, постепенно разлагающееся (формальдегид протекал-таки), за миллионы. Дон Томпсон, автор книги «Как продать за $12 миллионов чучело акулы», выражал мнение обывателей: дурят нашего брата! Дурят! – А ты не покупай! Коли слабо задуматься о главном: если акула, совершенная в своей витальности и опасности, смертна, несмотря на весь формальдегид, то тебе-то, корпоративной рыбке-прилипале, вообще ничего не светит!

Вот такой реди-мейд отложенной смерти создал Дэмиан. Но я, как это ни странно, не о нем.

Есть люди, вполне рассудительные и вменяемые, у которых, тем не менее, в подсознании, так же, как у Хер-ста, твердо укоренилась идея «физической невозможности смерти». Может, они об этом и не подозревают. Я не беру здесь религиозность во всех ее проявлениях. Не беру массовые состояния сознания – «вперед на смертный бой» и пр. Просто взглянем на то, что стоит иной раз за поведением вполне разумного человека.

У меня есть старый дружок – Боря Косолапов. Искусствовед, знаток восемнадцатого века – не только собственно искусства, но и атрибутики, геральдики и пр. Десятилетиями Борис собирает иконографию замечательных людей XVIII–XIX веков. Замечательных хоть чем-то: биографией, чинами, родством и пр. Десятки тысяч источников – портретные рисунки, акварели, эстампы, репродукции – фотофиксируются и систематизируются. Эта иконографическая рутина, эта возня с клеем, ножницами и папками с тесемками, имеет большой практический смысл: облегчает атрибуции и вообще научные исследования. Если найдется какой-нибудь «портрет неизвестного» работы Рокотова или там Левицкого, Борис со своим архивом – тут как тут. Атрибутирует. То есть пришпиливает личность к портрету на века. Такой вот человек.

Впрочем, боюсь, не прагматика согревает нашего друга. За тысячами портретных изображений, покачивающихся, как на воде, на поверхности бориного сознания, стоит нечто другое. А именно: наивное стремление запаковать живое в папки и уберечь от смерти. Кстати, в нашей компании он всегда оставался и самым правильно живущим. То есть, конечно, не без жизнепрожигания, пропивания, приживания Бог знает кем, но в минимальной степени. Белкин даже шутил: всех переживет. Когда-нибудь придет на наши могилки Бориска и скажет:

– Эх, поторопились, дурачки, а я ведь предупреждал.