Разговоры

— Почему Дума постановила, не знаю, но газета прибавляла: «И в самом деле, уже давно она мозолит глаза обывателям». Мозолит глаза, — потому что гауптвахта, понимаете? На той же площади ужаснейшее здание, электрическая станция, — это не мозолит, а перл ампирного искусства… Но что вы хотите, чего ждать от газеты или от Думы, когда художник Репин высказывается против ампира, потому что… он будит в нем воспоминание аракчеевщины! Было время, мы дилетантов осуждали за то, что они некрасивые произведения любят за воспоминания, а теперь художники осуждают прекрасные произведения за напоминания.

— А если бы эту самую гауптвахту превратили в туалетный киоск…

— Простили бы.

— Знаете, это идея: самое ненужное превратить в самое нужное.

— Ради содержания примириться с формой? Не в первый раз… А то еще помню, по поводу Дворцового моста я говорил с одним из наших городских голов…

— Вы говорите так странно, во множественном числе, точно это гидра.

— Да ведь по латинской поговорке, одну отломишь — другая появится.

— Так что же вы говорили?

— Мы сидели рядом в какой-то комиссии по постановке памятника, и я воспользовался этим, чтобы обратить внимание на то, что Дворцовый мост нельзя рассматривать как одиночную постройку, что он есть составная часть огромного архитектурного рисунка, в котором Биржа есть центр, а Дворцовый мост лишь одно крыло, другое крыло — мост, соединяющий Биржу с Петербургской стороной; что, следовательно, если желательно, чтобы Дворцовый «гармонировал» с Биржей, то желательно, чтобы другой мост гармонировал с Дворцовым.

— И что же?

— Что?

— Что он сказал?

— Что же он мог сказать? Разве в таких случаях говорят что-нибудь иное, кроме любезностей? Но скажи я обратное, то есть что Дворцовый мост должен «гармонировать» с Зимним дворцом, а отнюдь не с Биржей, и я получил бы в ответ такую же любезность.

— Как хорош был проект Александра Бенуа.

— Мало ли что… А строят Мельцеровское рококо.

— Бедный, бедный Петербург!..

— А Москва?! Разве это не пятно на художественной России, что архитектурная Москва отказалась от себя. Эта американская Москва внутри Китай-города; эти готические Мюры и Мерилизы рядом с ампирным великолепием Большого театра; эти магазинные вывески, которые всегда кричат о себе, только о себе, и закрывают столько великолепных домов, — о себе кричат и заставляют молчать архитектуру!

— Я ужасно люблю, когда иностранцы, не бывавшие в Москве, говорят о ней как о настоящем, старом, типичном русском городе.

— Да, привести бы такого иностранца в Скатертной переулок, показать эти «настоящие, старые, типично русские» гримасы, кафельные ванны — дворянские бани, вывороченные наизнанку.

— То, что в публике называется «декадентский стиль». Вот тоже слово, ожидающее своего определения.

— Декадентский? Никогда никто не определит.

— Мне каждый раз, как я его слышу, хочется остановить и сказать: «Позвольте, сперва объясните, что это значит».

— Одну даму я раз спросил. Она сказала: «Ни одной прямой линии». А один господин сказал: «То, что воняет». У него два сына училось в гимназии, а в этот период семейной жизни эстетический кодекс родителей весьма часто руководствуется принципами довольно смутными, в которых критерий художественный так же смешивается с нравственным, как впечатления зрительные или слуховые с обонятельными.

— Метафора более яркая, нежели определенная.

— Вот определенности вы никогда и не дождетесь. Когда Роден — «декадент», и реклама мыла «Гелиотроп» — «в декадентском стиле». Когда под одной кличкой понимается и художественно прекрасное и художественно позорное…

— Это еще не так ужасно, как то, что людей, восхищающихся первым, признают сторонниками второго. «Вот вы восхищаетесь Роденом, так вот вам, в вашем вкусе, для вас» — и показывают вам рекламу пудры «Селестин». И удивление, что вам не нравится!

— А обратное удивление. Я ужасно люблю обратное удивление. Вы признанный декадент, вас окрестили, от клички не умоетесь. И вдруг — о удивление! Вы любите старых итальянцев, вам нравится Боровиковский, вы говорите, что вы Баха предпочитаете Рихарду Штраусу! И тогда говорят: «Он сдал, поправел, как говорят французы — подлил воды в свое вино. Неспроста, тоже знает, откуда ветер дует»…

— А когда начинается объяснение поступков — для чего он говорит, для чего он пишет, для чего старается, — люди думают, что они ух как тонки, насквозь угадали человека, а они только приписали ему свои же собственные побуждения.

— Не будем говорить о людях… Смотрите, солнце заходит: пожар во всех окнах Дворцовой набережной.

— Да, солнце всегда будет садиться.

— «Und morgen wird die Sonne wieder scheinen» [1].

— И это тоже всегда.

— Очевидно: «Hier vorne geht sie unter und kehrt von hinten zuriick» [2].

— Вы ужасно умеете давать настроение и разбивать его. «Мечты, мечты, где ваша сладость»!..

— Вот опять одна из бессмысленных поговорок.

— Во-первых, это не поговорка. Не будьте как тот автор, который писал: «Как гласит французская пословица, — никто не пророк в своем отечестве».

— Неужели! Кто это?