Разговоры

   Друг. И теперь вы признаете своими его верования?

   Тристан. Вполне. Чтож в этом удивительного?

   Друг. Верите в бесконечное совершенствование человека?

   Тристан. Без всякого сомнения.

   Друг. Так-таки и убеждены, что человечество с каждым днем приближается к совершенству?

   Тристан. Еще бы! — Правда, мне иногда приходит в голову, что в рассуждении телесных сил, древний человек стоил, по крайней мере, четырех современных; а тело — это сам чело-век, потому что (не говоря уже о прочем) мужество, великодушие, страсти, способность действовать, способность наслаждаться, словом все, что благородит и животворит жизнь, зависит от телесного здоровья и не имеет места без него. Тот, кто слаб телом, — не человек, но ребенок, даже хуже: его назначение — смотреть на то, как живут другие, много много болтать об этом; но самая жизнь — не для него. Потому-то в древности и позднее слабость тела возбуждала всеобщее презрение. У нас-же воспитание давным давно перестало думать о теле, как о чем-то слишком низком и недостойном; оно заботится о духе и, желая развить его как можно более, разрушает тело, не замечая, что вместе с ним разрушается и дух. Но помочь нашему воспитанию в этом деле невозможно без коренного преобразования современного общественного строя и без изменения всех других сторон общественной жизни, которые когда-то, в виду собственной выгоды, стремились к сохранению и совершенствованию тела, как теперь стремятся к разрушению его. Отсюда, пожалуй, можно было-бы заключить, что мы перед древними почти то-же, что ребята перед взрослыми людьми; да, при сравнении древних индивидов и масс (премилое современное словечко!) с современными, может показаться, что древние были несравненно мужественнее нас, как в морали, так и в философии. Но само собою разумеется, я пренебрегаю этими ничтожными противоречиями и положительно убежден, что человечество идет быстрыми шагами к совершенству.

   Друг. Стало-быть, вы согласны с тем, что наука или, как говорится, просвещение возрастают постоянно?

   Тристан. Всенепременно, хотя я и вижу, что по мере возрастания охоты к ученью, уменьшается стремление к знанию. Я считаю число истинно ученых современников, живших лет пятьсот тому назад, и к удивлению своему вижу, что это число несоразмерно велико в сравнении с настоящим. Говорят, что теперь ученых мало потому, что знания не соединяются, как прежде, в немногих избранных, по распределены между множеством людей, так что обилие последних вознаграждает недостаток первых. Но знания не богатства, которые могут разделяться и соединяться, составляя всегда одну и ту же сумму. Где каждый знает немного — там и все знают мало, потому что знание неделимо. Правда, поверхностное образование может быть обща многим неученым; все-же остальное знание принадлежит только ученым, и самая большая часть его — ученейшим. Вообще только тот в силах умножить и двинуть вперед человеческое знание, кто лично наиболее учен, т. е. снабжен наибольшею массою знаний. Не находите-ли вы, что теперь появление этих "ученейших" становится с каждым днем все менее возможным? Впрочем, все это не более как поверхностные рассуждение, даже, если хотите, софизмы, которые не могут заставить меня усомниться в непреложности вашего мнения. Поверьте, еслиб весь мир казался мне сборищем глупцов-обманщиков с одной стороны и глупцов-самохвалов с другой, то и тогда я продолжал-бы утверждать, что знание и просвещение возрастают беспрерывно.

   Друг. Следовательно, вы согласны с тем, что наш век лучший из всех веков?

   Тристан. Конечно. Так думали о себе все века, даже самые варварские, так думает и мой век, и я вместе с ним. Если вы меня спросите, в чем заключается его превосходство, я повторю вам все то, что уже сказал.

   Друг. Одним словом, вы согласны с мнением журналов.

   Тристан. Именно. Я преклоняюсь пред глубиною философии журналов, которые, искореняя всякую другую литературу, преимущественно тяжелую и непривлекательную, являются истинными просветителями нашего времени. Неправда-ли?

   Друг. Истинная правда. Если вы говорите все это не шутя, — вы сделались нашим.

   Тристан. Вашим, вашим.

   Друг. Но что-же вы сделаете с вашей книгой? Неужели вы передадите потомству мысли, в которые уже не верите?