Разбуди меня (СИ)

Через гостиную мы идём к выходу в сад. В прозрачную дверь, вдруг залетает высокая красивая девушка. Кукольной внешности. Рыжая…

— Эльдар! — с плачущими интонациями. — Я не виновата!..

— Эльдар Валерьевич, — холодно поправляет он ее.

— А-а?.. — словно врезавшись в стену застывает она, бегая глазами от него ко мне и обратно.

Обескураженная нервная улыбка появляется на мгновение, и тут же стекает с ее лица. Взгляд ревниво останавливается на мне. Верхняя губа дёргается в оскале.

— Шлюха твоя? — равнодушно уточняю я.

— Няня… — жёстко и тихо.

— Ты доверил мою дочь шлюхе? Или трахаешь ее няню? Нда, Эльдар…

— Нина, приведи Тико, — сжимает челюсти.

— Хорошо, Эльдар… Ва-валерьевич, — обиженно и трагично. — Но… Тико нет.

Он сверлит ее тяжёлым взглядом.

— Нина… — предупреждающе.

— Я не виновата…

— Ты чё несёшь?!

— Она играла в саду! А я на шезлонге… Но я присматривала! — быстро и с паникой в голосе. — Глаз не отводила, клянусь! Ее бежевый плащик мелькал у забора, она всегда там играет! В зарослях дикого винограда. А когда я подошла, оказалось, это не она!! Она надела свой плащ на куст. Его трепал ветер, и я думала это она играет… А это просто… был… плащ… — испуганно замедляется. — А ее нет…

Сатанея, разворачиваюсь к застывшему Эльдару.

— Где моя дочь?!

Глава 20 — В дурку

Девочка. В лесу. В ливень. Похоже на замес из фильма ужасов. А еще на галлюцинации.

Меня предупреждали, что после травмы головы бывают реалистичные галлюцинации. И мне пиздец как страшно.

Глюк мой рыдает тихо, горько, судорожно и испуганно. Как настоящая… Даже такая же чумазая. Платье у нее дорогое и нарядное, но все в грязи.

Не то, чтобы я видел хоть раз как рыдает Татико. Нет. Татико — кремень. Но… сейчас вот вижу.

Отомри, уже, Литвин, ребенок перепуган. Даже если он глюк, надо что-то сделать!

— Эй, детка… Ты потерялась?

Захлебнувшись слезами, кивает.

— А как тебя зовут?

— Ти-и-ико… — невнятно.

Как? Татико?!

Глухо прокашливаясь, оттягиваю ворот, чтобы сделать вдох поглубже.

Сюр какой-то…

Я конечно не могу помнить как точно выглядела Тати. Образ за все эти годы размылся. Но, блядь… Это она.

Теряюсь, не понимая что делать.

— Меня зовут… Митяй, — сглатываю я. — Я живу здесь рядом. Ты где коленки так содрала?

— Упа-а-ава… — обижено дует дрожащие губешки.

— А как ты сюда попала?

— Шва.

— М. В целом, понятно. А долго шла?

Кивает.

— Шва… Шва… Бевжава потом…

— А откуда ты бежала?

— Оттуда… — рваный вздох.

— Тебя кто-то напугал?

Пожимает худеньким плечами.

— Ясно. Ты была с мамой?

— Маму не пускают, — грустно. — Она пьиходит как кофечка… Тссс… — прижимает палец к губам. — Вот так. И я пошва как кофечка. К маме. По тьопинке.

— Мм… — задумчиво соображаю я.

— Одна пошла?

Кивает.

— Пошла в лес одна и долго-долго шла? А потом бежала и упала?

— Ствашно стало идти, я побевжала.

— Испугалась, значит.

У маленькой Тати весь набор речевых дефектов, какой очень долго был у моей. Мед для ушей. Улыбаюсь. Милота…

— Да, — обиженно накручивает на палец оранжевую кудряшку.

Ветки в волосах превращают ее голову в гнездо.

— Иди-ка ко мне, бедолага.

Сзади за ней тащиться ленточка. Видимо был бант.

Прижимая к себе мокрую мягкую игрушку, нерешительно подходит.

— Дай-ка мне его.

Выжимаю ее зайца. Тяжёлый от воды.

У мокрой игрушки совершенно неожиданно отрывается башка.

Глаз Татико шокированно дёргается.

— Ой. Так! Стоп! — упреждая рыдания, раскрываю ладонь. — Так всегда и бывает, — беззастенчиво вру ребенку.

Ну а что делать?!

— А когда он высохнет, голова будет на месте.

— Да? — недоверчиво.

— Точно тебе говорю! Всегда так делал. У меня было много зайцев… А ты не знала?

— Хм… — отрицательно крутит головой.

Сжав игрушку посильнее, засовываю в карман своего кресла.

— Я устава… — жалобно смотрит на меня девочка. — И вот…

Снимает туфлю, показывает мне стертые пальцы.

— Болит… — всхлипывает.

— Сейчас будем тебя спасать. Поедем в полицию, чтобы они нашли твоих родителей.

— Нельзя… — тихо и заговорщицки. — Нельзя полицию…

— Почему?

— По-то-му… — умудренно.

— Мм. Ну поехали ко мне для начала.

— Мовжно я поеду на коясочке? — заглядывает в глаза, трогает пальчиками мое кресло.

— Простите, мадмуазель, но это моё. Я с него встать не могу.

Не самая классная идея, брать чужого ребенка на колени, но что же делать?

— Давай ко мне.

Усаживаю.

Лёгкая как птичка. Платье насквозь…

Вот ещё вчера взрослую ее на коленях держал, а сегодня маленькую.

Может, тут портал в прошлое где?

Вернусь сейчас, а там мама, отец… и я — маленький.

Встряхиваюсь.

Снимаю с нее обувь

Достаю из кармана кресла антисептические салфетки. Протираем вместе ссадины на коленках.

— Вот какая бовшая! — хвастается мне, увлекшись разглядыванием ссадин.

— Ого! У меня тоже такая была, смотри.

Показываю шрам на бедре, чуть поднимая край шорт.

— Ого себе… Больно? — давит пальцем с любопытством.

— Ну было больно, да. Это я на камни упал. Вот теперь ходить не могу.

Не веря себе, тайком разглядываю ее лицо.

Пялюсь на щербинку под пухлой верхней губой.

Как это может быть?!

У моей Тати уши торчали.

Вытаскиваю из кудрей ветки, поднимая прядки. Торчат… Все как положено.

Хочется отвесить себе пощечину повесомее.