Разбойник

Без всяких расспросов дверь тотчас же отворили. Нетрудно было понять, что здесь никого не боятся.

Едва переступив порог, Чакырджалы прицелился в хозяина.

— Не шевелись, ага. Буду стрелять без предупреждения.

Мустафа-ага сидел, не выказывая никаких признаков тревоги.

Только слегка выпрямился и спросил:

— Ты кто такой? И чего тебе надо, сынок?

— Я Чакырджалы Мехмед. Я знаю, что у тебя дома хранится тысяча триста лир. Если ты мне не отдашь тысячу двести, то…

Ага громко рассмеялся:

— А, Чакырджалы. Слышал я, что ты недавно в горы поднялся. Хотел тебя даже в гости пригласить, пару дельных советов дать.

— Ты мне зубы не заговаривай, ага! Выкладывай деньги!

— Неужели ты не знаешь, сынок, что против Мустафы-ага никто не смеет идти?!

— Заткнись, черноверец! Надоело мне слушать твою болтовню. Где деньги?

Чакырджалы перевел взгляд на людей, сидевших вокруг хозяина. Все они были мелово-бледны.

За спиной Чакырджалы стояли его нукеры.

— Ты только посмотри на этого черноверца, Хаджи! Он, видишь ли, считает, что никто не осмелится против него пойти. А ну-ка забери у него все деньги, до последнего золотого!

Хаджи подошел к хозяину:

— Давай деньги, пес шелудивый! Или я тебя прихлопну на месте!

Ага видит: дело плохо. Понял наконец, что рта лучше не раскрывать, не то пулю сжуешь. С этим Чакырджалы шутить не приходится. Видно, он из тех, что все хорошо продумывают, подготавливают, а уж потом ни перед чем не останавливаются. Ага тяжело поднялся и в сопровождении Хаджи поплелся в соседнюю комнату.

Когда они вернулись, у Хаджи в руках был мешочек.

— Высыпь деньги на стол, пересчитай! — приказал Чакырджалы.

В мешочке оказалось пятьсот лир.

— Ага, время дорого, тащи сюда остальные деньги.

Мустафа-ага вынес еще два мешочка.

— Это все?

— Все.

Хаджи сосчитал. Ровно тысяча триста лир.

— Верни сотню хозяину, — велел Чакырджалы, — может, ему понадобятся деньги на этих днях.

Хаджи нехотя отложил сотню.

— Ага, я слышал, ты человек умный. Теперь сам в этом убедился. Я бы хотел быть твоим другом. Но ничего не поделаешь: мы стали разбойниками недавно, позарез нужны деньги. Так что не обессудь.

Ага сидел ни жив ни мертв.

— Счастливо оставаться!

Все трое перемахнули через дувал, миновали кладбище и направились прямо в горы.

Рассвет застал их еще в пути.

— Видишь, Хаджи, вон тот кустарник около пересохшего русла реки? — спросил Чакырджалы. — По-моему, неплохое место для привала. Что скажешь?

— Тебе лучше знать, мой эфе.

Вконец измученные, еле держась на ногах, доплелись они до кустов. Укрылись. Розово цвели лавры. Лиловели цветы целомудренника. В воздухе реяли тысячи светло-желтых пчел. С гор тянуло осенним ветерком, вобравшим в себя запах сосен, сухих трав, реки.

— Здесь нам придется пробыть до вечера, Хаджи.

— Другого выхода нет, мой эфе.

Искрилась, горела галька на дне пересохшей реки. Солнечные лучи заливали все кругом.

Разбойники расположились под деревьями.

— Не грех бы и перекусить, Хаджи.

Достали провизию, плотно поели. Чобан привалился спиной к стволу и заиграл на кавале. Да так самозабвенно, будто в целом мире, кроме них, никого нет. Мехмед и Хаджи словно бы и не слышат его. Мехмед ласково поглаживает ложе ружья. Хаджи покуривает. Ни тот, ни другой не боятся, что звуки кавала их выдадут.

Весь день проиграл Чобан. А Чакырджалы и Хаджи сидели погруженные в свои мысли. И вдруг заметили в вышине птиц. Летят тесной станицей, черные-черные на фоне вечернего неба. Мехмед вскочил на ноги. Лицо сияет, так и лучится радостью.

— Хаджи, — закричал он, — Хаджи!

Нукер поднял на него глаза.

— Хаджи! Ведь у нас тысяча двести лир.

— Да, мой эфе.

— Это же куча денег. Целый капитал.

— Да, мой эфе.

— Что, если нам обойти десять-пятнадцать ближних селений?..

— Не понимаю, мой эфе.

— Мы нажили могущественного врага, Хаджи. Почему бы нам не завести могущественных друзей? Еще более могущественных? Ведь нам предстоит иметь дело с Хасаном-чавушем.

— Ясно, мой эфе.

— Вот и хорошо. Когда зайдет солнце, пойдем в эту деревушку, что прямо над нами. Как она называется?

— Не знаю, мой эфе. Никогда там не бывал.

— После этого все окружающие селения будут за нас горой.

С наступлением темноты они перепоясались и тронулись в путь. Войдя в селение, остановили какого-то пожилого человека.

— Я Чакырджалы Мехмед-эфе, сын Чакырджалы Ахмеда-эфе. Покажи нам дом старосты.

Испуганный сельчанин, ни слова не говоря, повел его к старосте.

— Я Чакырджалы, сын Ахмеда-эфе.

— Добро пожаловать, мой эфе, добро пожаловать, — взволнованно забормотал староста. — Стало быть, ты сынок Ахмеда-эфе. С тех пор как погиб твой отец, нам никакого житья не стало. Донимают нас разные кровососы: ага, беи, грабители. Вот мы и радуемся тебе, сынок.

Пол в его комнате был устлан коврами, на них тюфяки и подушки. Пригласив гостей сесть, староста продолжал:

— Ты уж порадей за нас, простой народ. Дошла до нас весть, как ты посчитался с этим гявуром. Для всей деревни большой праздник. «Ахмед-эфе ушел от нас, но его место не пустует», — говорят люди.

Принесли кофе, закуску. Потом еще кофе.