Алене очень хотелось заглянуть в комнаты, но двери были затворены (обычные белые двери, крашенные эмалевой краской), а прихожая оказалась безликой: ну вешалка, ну зеркало на стене, ну полка для обуви, коридор с никакими, почти бесцветными обоями. Кухня была очень чистая, но тоже обыкновенная, ни современных хромированных прибамбасов, ни мещанского уюта, который сама Алена, к примеру говоря, обожала…
– Лучше выключу, – сказала Лариса и в самом деле выключила газ под большим латунным тазом, в котором варилось варенье. – А то не заметишь, как подгорит. – И она положила большую поварешку на тарелку с вкуснейшей штукой на свете – розово-кипенными пенками.
Алена, как всегда, немедленно вспомнила литературное: как Долли Облонская в «Анне Карениной» ужасно удивлялась ребенком, почему взрослые не едят самого лучшего в варенье – пенок…
«Такое впечатление, что она живет одна, – подумала Алена. – Вот и говорит сама с собой».
– Ну ладно… Короче, что вам нужно от Вадима? – спросила Лариса, махнув рукой на табуретки – садитесь, мол, куда от вас денешься! – и принимаясь протирать чистейшим полотенцем чистейшие банки, предназначенные для варенья. – Только мало чем могу помочь: я его здесь почти не вижу, мы живем, как чужие, у него свои дела, у меня свои. Так уже давно сложилось, еще при Сергее. Когда Сергей ушел, тогда и Вадим ушел.
Алена сначала подумала, что, говоря о покойном муже «ушел», Лариса имеет в виду его самоубийство, но такая обида прозвучала в этом слове, что она почувствовала: здесь все не так просто…
– В каком смысле – ушел? – спросил Нестеров, усаживаясь на табуретку, потом спохватываясь и придвигая другую к Алене.
– В прямом, в каком еще… Ушел от меня. Бросил, говоря по-русски, – пояснила Лариса. – Это было года за три до его смерти.
– А Вадим что?
– А Вадим сначала тут жил, потом стал таскаться где попало. Мой отец ему свою однокомнатную квартиру оставил в центре Сормова, ну, Вадик там в основном и пребывал. Когда хотел с Сергеем пообщаться, ехал к нему (Сергей себе купил жилье на улице Бориса Панина, недалеко от магазина «Ордер»). Сергей его любил, привечал, недаром, когда мы сошлись, усыновил и дал свою фамилию, хотя со мной регистрироваться не стал.
– То есть как? – удивилась Алена. – Значит, ваш покойный муж – не родной отец Вадима?
– Ну да. Когда мы встретились, я была вдовой (муж мой утонул давно, Вадик еще совсем маленький был), он тоже жил один с дочкой, считай, вдовец…
– Как это – считай?
– Да вот так: раз, два, три, четыре, пять… – усмехнулась Лариса. – Его первая жена, Иркина мать, их бросила. Она была красоты необыкновенной, Ирка в нее пошла, но на самом деле бледное ее подобие. Работала она в театре в нашем оперном. Нет, не актрисой, таланта не было, – костюмершей. Ну а театральная среда сами знаете какая… Вокруг нее вились так, как вокруг разных примадонн и прима-балерин не вьются! Ужины, премьеры, застолья, гастроли, спят где попало, с кем попало… Короче, Марина скурвилась, а заодно и спилась. И в конце концов начала бомжевать.
– Марина?! – выдохнула Алена. – Ее звали Марина?
Марина, Марина Ивановна… Неужели Надя не ошиблась и мать Ирины в самом деле была на ее помолвке? Но как могла какая-то бомжиха затесаться в то избранное (ха-ха!) общество, которое Алена могла наблюдать на банкете? Может, некомильфотная теща Холстина в окошко подглядывала? А Надя ее увидела? Увидела, узнала – и… Ну да, а Ирина, к примеру, скрывала от Холстина, кем была ее мать. И вот, чтобы не спугнуть такого замечательного зятя, мать Ирины убила Лену, приняв ее за Надю…
Убила – и подсунула труп Холстину под крыльцо? Чушь. Полная ерунда.
А может, Марина Ивановна только убила Лену? А труп подсунул под крыльцо кто-то другой?
А может, кто-то другой и убил бедняжку около коттеджа Холстина… Но за что?