Разбег и пробежка (сборник)

Теперь Ченчин уже не расставался с заточкой, как комиссар Жюв со своей третьей рукой. Он выслеживал Лидочку, которая опять обманула его. Ведь читатель не мог не заметить, что в сцене убийства явно что-то не то. Вот Ченчин схватил заточку, размахнулся и вонзил ее в Лидочку сверху вниз. Вот он крякнул и сделал второй рывок, и заточка легко прошла через мрачный туннель пищевода, пронзила розетку Карди, желудок и кишечник. С третьим рывком заточка вышла на улицу через анальное отверстие, блеснув красно-коричневой каплей говна на острие. Таким образом, заточка почти полностью скрылась внутри Лидочки, оставив одну только пипочку, словно кнопку на макушке, которой обычно выключается женщина, но дальше, по возвращению Ченчина в комнату, мы видим, что он «положил заточку на пол, рядом с Лидочкиной головой». Все это могло значить только одно: Лидочка жива. И Ченчин должен был снова выследить и убить ее.

Мы-то знаем, что теперь, через столько лет, бегает по этим тропам совсем другая женщина, и эта история повторяется, ибо образы мира ходят вокруг нас кругами, и постоянно продолжается одно и то же, одно и то же…

Но Ченчин всего этого не знал: он так и ходил по лесу, с мрачно висящими руками, словно старина Печорин или комиссар Жюв, и высматривал следы, следы…

Однажды впереди на тропинке появилась фигура. Это был спортсмен, он шел спортивной ходьбой, переваливаясь и обстоятельно поводя кулаками. Ченчин где-то видел его раньше…

Мужчина прошел, чуть задев его плечом, но не извинился. Казалось, Ченчин вот-вот вспомнит, где видел это лицо. Он хотел оглянуться, но не успел.

– А если вот так. Он будет идти на работу, как обычно, лесом. Я пойду навстречу. Притворюсь спортсменом, буду идти спортивной ходьбой. Потом наброшу ему сзади на шею проволоку и задушу. Дело одной минуты… Он будет извиваться, сучить ногами. Но я еще крепче натяну свою стальную проволоку. Мои руки будут дрожать от напряжения, они посинеют, я порежусь до крови. И его руки тоже будут дрожать, когда он будет скрести себя по горлу, стараясь схватить удушку, но проволока глубоко врежется в его мясо, из-под проволоки брызнет кровь… Он высунет язык, словно в оргазме. Да, пожалуй, и кончит напоследок. И представит себе самую лучшую минуту своей жизни. А в жизни ты ничего толком не сделаешь, а если и сделаешь, то не то и не так. И что другие с тобой сделали, не поймешь… И память твоя похожа на великое снежное поле – снег, в котором больше воздуха, нежели вещества, в котором прячутся, никогда не оживая вполне – и сосновый бор, и пальмовая роща, и заброшенное кладбище… Да что там частности и детали! Целая страна, огромная северная страна разоренных погостов и сломанных ветряных мельниц.

Охотник ястребов

1

Или Золотая Пепельница – так еще можно назвать этот рассказ и выдержать его в стиле Паустовского, Грина и братьев их…

С нее все начинается, и ею заканчивается. Фамильная реликвия семьи… Она была единственным ценным предметом в доме майора Ястребова. Бывшего майора – майора запаса.

2

Послужив отечеству верой и правдой, Ястребов получил пенсию и вышел на покой.

В юности он хотел обмануть и Родину, и саму жизнь, но в итоге обе эти дамы обманули его самого. Он думал, что мир будет всегда таким, как в 75‑м, когда семнадцатилетний Ястребов поступил в училище…

Жалкая, тухлая жизнь. Мерзкая, лживая Родина.

Всё, что от него требовалось, это продать свободу – рано вставать, подчиняться, носить форму, жить там, куда пошлют, да и жить, впрочем, неплохо: ведь Родина щедро платила за проданную свободу. Но Родина обманула его, невинно разведя руками: у нее кончились деньги, вернее, она отдала его деньги другим. Проклятая шлюха. Кто ее выебал – тому и отдала. Деньги, верой и правдой заслуженные майором Ястребовым.

В 91‑м всё рухнуло, вместе с великой страной.

Его новой зарплаты хватало на неделю питания, а на пайковые деньги можно было приобрести две-три банки консервов.