Раубриттер

— Прежде, чем мы начнем, — начал негромко нотариус, — хочу, чтобы знали вы, коли вопрос вам покажется бестактным или глупым, так на него вы в праве не отвечать. И в любой монет беседу прервать и уйти, никто не остановит вас.

— Начинайте уже, я весь в нетерпении, — сказал Волков. Он поглядел на своего спутника, брата Семиона, монах тоже был заинтригован.

— Имя ваше Иероним Фолькоф, рыцарь божий и господин Эшбахата, которого прочие зовут Инквизитором? — стал спрашивать юрист.

— Да.

— Были ли имена у вас другие?

— Раньше звался я Ярославом. Был Яро Фолькоф.

— Отчего поменяли имя?

— Болван-монах при возведении меня в рыцарское достоинство записал меня в реестр рыцарей города Ланна как Иеронима по дурости своей и переписывать отказался. Я оспаривать не стал.

— Хорошо, скажите, кавалер, правда, что всю жизнь свою вы провели на войнах и в походах, и там ран и увечий во множестве сникали.

— Сие правда.

— Скажите, кавалер, были ли у вас раны и увечья, что мешали бы вам вожделеть дев и жен. Любезны ли вам девы и жены?

Волков покосился на своего монаха тот сидел с остекленевшим от удивления лицом.

— Таких ран у меня нет, — ответил, наконец, кавалер. — Жены и девы мне любезны, вожделел их и вожделею, как Господом положено.

— Есть ли у вас пред Богом или пред людьми обязательства брака или обязательства безбрачия, есть ли обещания или обручения?

— Никому ничего подобного не обещал, — ответил Волков. Он, кажется, начинал догадываться, о чем идет речь.

— Что ж, на том первое дело мы и закончим, — сказал нотариус. — Вот, соизвольте поставить имя свое на этой бумаге.

Он положил на стол исписанный лист. Брат Семион тут же вскочил, взял бумагу, но Волкову ее не отдал сразу, а стал читать ее, словно поверенный у кавалера. И кавалер, как ни странно, был в этом ему признателен.

— Все верно, господин, можно подписывать, лишних слов здесь не записано, только ваши слова, — тихо сказал монах, кладя бумагу перед Волковым.

Нотариус все равно услыхал его слова и злобно глянул на монаха, оскорбленный таким подозрением.

Волков обмакнул перо в чернила и подписал бумагу.

— Что ж, — продолжил нотариус, забирая бумагу и пряча ей в папку. — Тогда перейдем к главному вопросу. Дозволите ли вы мне, граф, вести его, или будете сами говорить?

— Скажу сам, — произнес молодой фон Мален. Он чуть помолчал, улыбаясь, гладя на Волкова и обдумывая, кажется, слова, а потом начал. — Не далее, как вчера, наш епископ, отец Теодор, говорил с моим отцом и сказал, что Богу неугодно, когда столь славный воин, как вы, и столь знатная девица, как моя сестра Элеонора Августа, пропадают в печальном одиночестве. И отец мой, и я считаем, что сие плохо не только для Бога, но и для государя нашего, Его Высочества герцога.

Волков внимательно слушал, не произнося ни звука. Его лицо не выражало ни малейших чувств. А фон Мален продолжал:

— А неоднократно подмечая приязнь и душевность, что установилась между вами и моей сестрой, думаю, что будет правильным от лица фамилии предложить вам ее руку.

Кавалер опять покосился на своего спутника, тот все также сидел с изумленным лицом и вылупленными от удивления глазами.

А вот он сам был на удивление спокоен. Да, это было для него неожиданностью, но отнюдь не чудом. Когда-то о таком он и мечтать не мог. Слыхано ли дело — дочь графа! Пусть третья, четвертая, да пусть даже девятая, но это дочь графа! И ему предлагают ее в жены. Небесная, заоблачная высота для солдата или даже для гвардейца. А теперь… Теперь он совсем не тот солдат, каким был когда-то. Он будет слушать спокойно и внимательно.

Даже если предложение ему будет делать второй человек в графстве, тот, кто через какое-то время сам будет графом. Будет слушать и думать. Это предложение ему, конечно, льстит, но чудом… Нет, чудом для него оно уже не было. Это предложение стало для него подтверждением его нынешнего статуса. И уж точно он не собирался, обливаясь слезами, кидаться лобзать руку молодого графа как благодетеля. Он молчал, сидел и ждал продолжения. И, видя, что кавалер никак не реагирует на его слова, граф посмотрел на канцлера, как бы передавая тому право дальше вести беседу. Канцлер в свою очередь достал лист бумаги и спросил у Волкова:

— Желает ли кавалер знать наше предложение?

— Желаю, — просто ответил Волков.

— Прекрасно, — сказал канцлер и начал читать. — В приданое за девицей Элеонорой Августой фон Мален дано будет: карета, четверка добрых коней без болезней и изъянов, сервиз из четырех тарелок из серебра, четырех кубков из серебра, четырех вилок с серебряными рукоятями, четырех ножей с серебряными рукоятями, кувшин и два подноса из серебра. Дано будет двенадцать перин пуха тонкого и двенадцать подушек. Двенадцать простыней батистовых и две атласные. Покрывала атласных два и одно меховое, беличье.

Канцлер поднял глаза от бумаги.