Раубриттер (IV.II - Animo)

Этим проклятым еретикам нужны трофеи их победы, вот только едва ли они станут охотиться за дорогостоящими компонентами его систем наведения, сложными торсионами или частями реактора. Скорее всего, им понадобятся лишь трофеи. Обломки оборудования, оторванные куски брони, прочий металлолом — чтоб было, что водрузить на свои проклятые языческие алтари и пожертвовать в угоду дьявольским божкам…

Нет, возвращаться к «Убийце» ни в коем случае нельзя. Значит, придется полагаться только на то, что осталось под рукой. А под рукой не осталось почти ничего — он вывалился из доспеха оглушенным, ослепшим и слишком напуганным, чтобы думать о таких вещах.

Гримберт машинально ощупал себя с головы до ног, чтобы понять, что осталось в его распоряжении. И помрачнел еще больше.

Его рыцарский гамбезон. Скроенный из плотной телячьей кожи, превосходно выделанный, снаружи грубый, как древесная кора, внутри с мягкой и упругой сафьяновой подкладкой, он создан был для того, чтобы противостоять тряске внутри жесткой бронекапсулы. Но, к сожалению, не зимнему холоду. Пока что он уберегал хозяина от обморожений и ран, но уповать на него определенно не стоило.

Серебряный медальон с локоном покойной матери внутри. Гримберт охотнее расстался бы с собственной печенью, чем с ним, однако приходилось признать горькую истину — здесь, в Сальбертранском лесу, от него было не больше проку, чем от подсвечника или вилки для рыбы. Гримберт бережно заправил его обратно за ворот гамбезона.

Фляга. Небольшой сосуд, в котором оставалось еще немного колодезной воды. Не Бог весть какое подспорье, учитывая, сколько снега вокруг, но, пожалуй, сгодится.

Лайтер. Он вздрогнул, нащупав на ремне его серебряный корпус размером не больше веретена и такой же толщины. Совсем забыл про него во время бегства и, может быть, к лучшему. Лайтер выглядел изящным, как игрушка, однако по своему назначению игрушкой отнюдь не был. Украшенный парой константинопольских смарагдов[3] — подарок отца на одиннадцатилетние — он был оружием, и оружием по-своему грозным, способным исторгнуть из себя в долю мгновения двадцать тысяч вольт — достаточно, чтоб испарить любого противника, будь тот облачен хоть в тяжелую стальную кирасу. Но, увы, однозарядный.

Пожалуй, хорошо, что он позабыл про него во время бегства. Да, был бы соблазн полоснуть по чертовым еретикам, полоснуть широко, от бедра, не целясь, превращая первые ряды в шипящую на снегу золу, обернутую тлеющими тряпками, но… Гримберт закусил губу, вернув оружие на пояс. Вздумай он использовать лайтер, потратил бы свой единственный шанс на спасение и не добрался бы до чащи.

Гримберт вздохнул. Больше никаких вещей при нем не имелось. Он не имел привычки обвязывать гамбезон портупеями со всяким барахлом — в тесной бронекапсуле «Убийцы» и так было не повернуться. Да и кому придет в голову таскать на шее никчемный хлам, когда под рукой всегда есть рыцарский доспех?..

Дьявол. Он торопливо растер лицо, пытаясь вернуть кровоснабжение, но едва не зашипел от боли, потревожив бесчисленные царапины и ссадины, которыми наградил его Сальбертранский лес. Оставаться нельзя. Если он останется здесь, ожидая помощи, то попросту замерзнет, быть может, еще до того, как в небе забрезжит рассвет. Надо идти. Выбрать примерный курс и двигаться, двигаться, двигаться… Да, это неизбежно сожжет калории из его небогатого запаса сил, но, по крайней мере, не позволит околеть в ближайшие же часы.

Поправляя ботфорты, Гримберт представил себя, лежащего лицом в снегу. Холодного, неподвижного, с глазами похожими на мраморные бусины, с сизым языком, примерзшим к губам. Дьявольская получилась картинка и крайне паршивая. Нелепая смерть для рыцаря.

Не все рыцари на его памяти уходили в мир иной так, как подобает им по сану. Бывали и такие, что оканчивали свои дни вполне нелепым образом, так что церковному информаторию, описывающему их кончину, приходилось использовать многочисленные метафоры, эвфемизмы и иносказания, подчас весьма сложные для понимания. Едва ли это придавало им посмертной доблести, но, может, позволяло по крайней мере не сделаться посмешищем для прочих.

Мессир Бавдовин, барон де Севирак. Оказался столь недальновиден, что, обнаружив на поле боя неразорвавшийся лангобардский снаряд, попытался разрезать его в собственном замке, используя для этого только пилу да Божью матерь, призванную им в заступницы. Даже оруженосцы толком не знали, что именно барон де Севирак рассчитывал найти в сердцевине снаряда. Не то драгоценный иридий, который, по слухам, некоторые варвары использовали для сердечников, не то и вовсе какую-то таинственную алхимическую технологию для трансмутации свинца в благородные металлы… Как бы то ни было, дело кончилось для него скверно. Снаряд оказался зажигательным, а Божья матерь не посчитала нужным хранить жизнь, как выразился епископ Альби на заупокойной службе, самым скудоумным своим детям. Барон де Севирак сгорел дотла вместе со всем своим замком и подворьем.