Расстрельный список

– К чему эта излишняя жестокость? – спросил меня человек, который еще недавно говорил, что гибель миллионов соотечественников его не волнует. – Вы же знаете, что я не убегу?

– Может, вам и охрана не нужна? Отпустить вас, что ли, под честное слово через неделю прибыть на Лубянку?

Мороз только усмехнулся невесело. И сделал вид, что меня не существует. Что-то детское было в этой обиде.

Но он быстро сообразил, что выглядит донельзя глупо. Перестал дуться и даже закурил папиросу, протянутую мной.

– Извиняйте, сигар нема, – развел я руками.

– Скоро у вас всего нема будет, у победивших пролетариев. Быдло всегда распускается без хозяина. А потом дохнет с голоду.

– Это вы зря, – заметил я. – Чем злопыхательствовать, лучше бы подумали о себе. Рассказать все придется.

– Пытать будете?

Я только пожал плечами. Откуда я знаю, что с ним будут делать. Знаю лишь одно: с его сетью будет покончено.

– Будете, – утвердительно произнес Мороз. – У вас все на страхе и на боли замешано.

– У нас? – удивился я искренне. – Вот поэтому вы и уходите в забытье. Вы полностью утеряли связь со ставшими для вас чужими страной и народом. Живете воспоминаниями и фантазиями. У вас больше нет силы, вы подпитываетесь ею от зарубежных разведок, мечтающих разделить Россию. Решим мы проблему с коллективизацией. Где народным энтузиазмом и верой в лучшее, а где кровью, но решим. И после этого у вас не останется ничего, за что нас можно зацепить внутри страны. Вы не сможете использовать ненависть к большевикам, ее не будет. Мы уже утвердились как власть.

– Может, и так. Хотя вы еще вспомните нас добрым словом. У нас есть принципы, честь и стоп-краны. А те, кто придут за нами, они куда проще. И они вам покажут такую кузькину мать!

– С какого это прикупа?

– А потому что придут они из самой преисподней. Откинув, как ненужные костыли, все завывания о справедливости, возвращении старых сытых порядков и законов, о всяких ветхих вере, царе и Отечестве. Мы просто использовали национализм для решения политических целей – освобождения от большевизма. А они и есть сам воплощенный национализм. Бескомпромиссный, злой и безжалостный. И основа его до комизма проста. Это стремление человека иметь рабов. Другого цвета кожи, другой национальности, почти животных, не то, что ты и твои соплеменники. И дикий страх стать рабом самому.

– Да, по рабам вы, эксплуататоры, специалисты.

– Ах, оставьте! Национализм, – напористо повторил Мороз. – Вы плохо представляете силу этой бомбы. Она уже готова взорвать Германию. Взорвет и вашу Украину рано или поздно. И первые цветочки уже зацвели.

– Кто же те ужасные дикари?

– О, имя им легион. Их идейная основа – сладкие мечты мелкой галицийской душонки, предавшей давным-давно свою православную веру, заплатившей столетиями рабства, а сейчас жаждущей мести всему миру, – смешно, но этот враг повторял мысли Петлюровца.

– А персонально?

– Персонально? – усмехнулся Мороз. – Та же Организация украинских националистов. Пару лет назад образована на базе Украинской войсковой организации. Не сталкивались пока? Еще не вечер. Коновалец, Мельник, Бандера – кровавые террористы, грабители и убийцы на прикормке у немцев. Сегодня они топят в крови Польшу. Завтра придут к вам и будут жечь людей живьем. Им нужна большая Украина любой ценой. Пусть обезлюдевшая, но их. И еще – им просто нравится убивать.

– Значит, убьем их мы.

– Э, нет. Идеи не умирают так просто… Они всплывают, когда кажутся вообще уничтоженными. И мстят. Кроваво. Страшно.

– Мы сдюжим, – уверенно произнес я. – Вы просто еще не осознали, какую силу имеет освобожденный от эксплуатации народ. И как он умеет стоять за свою Родину.

– Посмотрим, посмотрим.

Больше Мороз со мной не разглагольствовал. Да и я, честно говоря, потерял интерес к беседе. Сколько я их, врагов, видел. Они все похожи один на другого. И дорога у них одна – на свалку истории.

Меня сейчас мучил другой вопрос, куда более важный: что с Петлюровцем? Жив ли? Если жив, у меня возникла интересная идея, как продлить его жизнь на неопределенный срок. А потом и вызволить его…

Глава 16

Батько был весь бледный, осунувшийся. Сперва он глядел на нас волком, а сейчас источал растерянность, отвращение к жизни и себе самому.

– Молодец, – похвалил я. – Хорошо выступил! Не в бровь, а в глаз!

– Боже милостивый, за что мне эти страдания? – простонал он.

– Зато теперь ты чист, аки младенец, – напомнил я. – И можешь начать жизнь заново.