Расстрельное время

— Ну и вопросы у тебя, Паша! Да могу ли я запомнить всех, с кем тогда разговаривал, что кому сказал. И потом, что это — секрет, кто поедет? Я так думаю, секрет в том, куда поедет. Это важно. Об этом я никому не говорил.

— А, оказалось, кто поедет — тоже было важно.

И Кольцов рассказал Гольдману о нападении на них банды Яценко, о том, что отделившийся от армии Нестора Махно Яценко с небольшим отрядом стал самостоятельно бесчинствовать в прифронтовых районах. Каким-то способом Яценко связался с врангелевской контрразведкой, или контрразведчики как-то вышли на него — неизвестно. Но Яценко стал оказывать им мелкие услуги.

Кольцова и Бушкина случайно спасли махновцы. Банду ликвидировали, Яценко расстреляли. На последнем допросе Яценко покаялся командиру повстанцев, что получил от белогвардейской контрразведки заказ на Кольцова, просили, мол, доставить его на крымскую сторону живым или мертвым. Обещали хорошее вознаграждение.

— Что ж, может, ты и прав, — сказал Гольдман. — Поехал бы на тачанке, и всё бы обошлось. Мало ли тачанок мотается сейчас по Таврии!

— Не всё так просто. Фокус в том, что Яценко знал, что я буду ехать на тачанке. Это была единственная примета. В лицо он меня не знал.

На этих словах дверь в комнату распахнулась и вошла хозяйка, ещё более похорошевшая, подрумяненная и одевшая вышитую кофту.

— Что тебе, Мария? — строго спросил Гольдман.

— Та ось! — она взглядом указала на прикрытый вышитым рушником поднос. Под рушником топорщились стаканы и шатром возвышался графин.

— Что там у тебя?

— Отэ, шо вчора, — сказала хозяйка.

— «Отэшовчора» убери! — приказал Гольдман. — А нам чаю.

— Такого, як вчора?

— Можно, — разрешил Гольдман.

— Сей секунд! — и Мария, как хорошо вышколенный денщик, исчезла в кухоньке, мгновенно сменила декорации и снова появилась с тем же самым подносом, на котором теперь уже стояли чашки и большая тарелка с пирожками. Следом внесла и поставила на стол медный горячий чайник.

Гольдман по-хозяйски разлил в стаканы розоватую жидкость.

— Что это? — подозрительно спросил Кольцов.

— За неимением чая здешний народ заваривает шиповник. Его море здесь, по балкам. Вполне заменяет чай, — пояснил Гольдман.

— А цэ пирожочки с сушеным паслёном. Не слыхали про такую ягоду? Она у нас в кажном огороде растеть. Нихто не сеет, а растеть, — сказала хозяйка.

Чай был кисловатый, приятный на вкус, пирожки сладкие, вершина Марииного кулинарного таланта.

— Свободна! — коротко скомандовал Гольдман Марин, и она тут же, чуть не строевым шагом, исчезла. А они, допив чай и опустошив тарелку с пирожками, вновь вернулись к начатому разговору.

— Ты думаешь, что Яценко кто-то предупредил, что ты выедешь на тачанке? — спросил Гольдман у Кольцова.

— Даже предупредили, куда я еду. Яценко долго меня высчитывал. Тачанок в то утро было мало, и ехали в них, на его взгляд, явно не те. Значит, как-то он меня себе представлял. А вот за «форда» он зацепился глазом, чем-то он его заинтересовал, охраной, что ли. Долго ко мне присматривался, пытался заговорить. Видимо, сомневался. Лишь когда мы свернули на Громовку, он понял, что я — это я.

— Ладно. Допускаю, — задумчиво сказал Гольдман. — Допускаю, что ты ни в чем не ошибся. Кстати, ты при допросе Яценко присутствовал?

— Нет. Но все, что знал, Яценко рассказал. В этом я не сомневаюсь.

— Ответь мне в таком случае внятно на главный вопрос: зачем ты нужен сейчас Врангелю? Рушится всё дело его жизни. Его загнали в Крым, и, надо думать, у него сейчас одна-единственная забота: как спастись? И в это же время он вдруг вспоминает о тебе: подайте мне сюда Кольцова! Ни Блюхера, ни Вацетиса, ни Германовича, а тебя? Как-то несерьезно всё это выглядит. Ты так не считаешь?

— Считаю. Но есть факт: такой заказ на меня поступил. Кому я там нужен — не знаю. Зачем — тоже, — обескураженный напором Гольдмана, вяло ответил Кольцов.

Они долго сидели молча. Наконец Гольдман, тяжело вздохнув, сказал:

— Я, конечно, приму твой рассказ к сведению. Доложу Менжинскому. Ещё кое с кем посоветуюсь. Словом, не выброшу из головы. Но на мой взгляд… — Гольдман запнулся, отыскивая нужные слова. — Скажу тебе жестко. На мой взгляд, сегодня ты — свет далекой звезды. Тогда, раньше, ты для многих представлял определенный интерес: бывал в штабах, владел какой-то секретной информацией. Но сейчас ситуация и в штабах и на фронте меняется с огромной быстротой. А вчерашние сведения, как вчерашняя газета, годится лишь для того, чтобы в неё завернуть селёдку.

— К чему такая пламенная речь? — с некоторой обидой спросил Кольцов.

— Ты больше месяца отсутствовал в России. Вот и подумай: для кого ты сейчас можешь представлять интерес? Кроме, разве что, для автора остросюжетных романов.

— Не знаю, — качнул головой Кольцов. — Я и пришел к вам в надежде прояснить это: кому я нужен?

Расстались они, впрочем, по-доброму и весело. Гольдман проводил их во двор. Следом вышла Мария. Она держалась чуть сзади Гольдмана.

Когда Кольцов и Бушкин стали отвязывать своих коней, она встала рядом с Гольдманом и робко спросила:

— Так, может… той… «на коня»?