Расстрелять! – II

Начпо оторвал от бумаг злые глаза и взглянул на комбата своим знаменитым пронизывающим взглядом, под которым человек сразу же вспоминает все свои грязные делишки, вплоть до первого класса средней школы, и холодно промолвил:

— А я вас и не вызывал, товарищ майор.

Пятясь задом, комбат исчез из кабинета и несколько минут в приёмной думал только одну думу: как всё это понимать?

Скоро до него дошло.

— У, сукин кот! Убью, гадом буду, убью!..— и далее комбат, обратясь к египетской мифологии, снабдил Диму такими родственниками, что и в кошмарном сне не привидятся.

Всю обратную дорогу комбат посвятил идиотизму сложившейся ситуации.

Он собрал весь свой лоб в горсть и принялся думать: как при всём идиотизме сохранить себе лицо.

Через пять с половиной часов он вышел из вагона с болью. От сильных раздумий он вывихнул себе разум. Он ничего не придумал, и не сохранил себе лицо; вся часть ржала неделю, стоя на ушах.

Глухонемой

Начальству иногда становится нечего делать, и тогда оно, начальство, идёт гулять, чтоб, скорее всего, послушать свой внутренний голос. Древние полководцы гуляли только поэтому. И если во время прогулки начальству встретится подчинённый, оно будет мучиться и вспоминать: что же оно до подчинённого ещё не довело.

И даже если оно не будет мучиться, всё равно встречаться с начальством вредно.

Адмирал шёл и думал о том, как всё-таки мало осталось служить.

— А жаль,— буркнул он вслух,— сколько бы ещё… наворотил.

«А впрочем, жить осталось ещё меньше»,— продолжал мыслить адмирал.

И в этот момент он увидел матроса, тот глотал слюну и готовился отдать честь.

Чужое волнение всегда бодрит. Адмирал почувствовал бодрость и захотел поговорить с народом.

— Почему не стрижен? — громко спросил адмирал и добавил почти по-человечески: — Как фамилия? Из какой части?

Матрос скривил запотевший рот, вытаращил глаза, судорожно повёл руками, сунул палец в рот, зачем-то облизал его и загукал — глухонемой.

— О Господи! Кого только не присылают на флот! — огорчился адмирал.

Ему как-то не хотелось сразу смириться с мыслью, что человек может потерять дар речи не от встречи с ним, а просто так — от рождения.

Он начал вспоминать, что ему известно из азбуки глухонемых, и ничего не вспомнил.

— Ну-ка, голубь, пойдём-ка,— сказал адмирал.

Он взял матроса за руку и повёл за собой.

Адмирал привёл его к себе в кабинет и усадил напротив. Помолчали.

«Интересно, чей он? — думал адмирал.— Нужно собрать всех».

И собрал всех своих подчинённых. Когда все расселись, он спросил у всех:

— Чей это матрос? — и ткнул пальцем в глухонемого.

Матрос тупо смотрел перед собой, чему-то улыбался и время от времени гукал.

Молчание подчинённых потихоньку надоело адмиралу. Он поднял каждого и спросил:

— Твой?!

— Нет,— ответил каждый.

— Посидим,— предложил адмирал,— может, вспомним?

Других предложений не поступило. Вспоминали до полуночи. С  каждым часом всё напряжённей. Подчинённые ёрзали на стульях.

«А-а, сволочи! — злорадствовал про себя адмирал.— Не нравится?»

Ровно в полночь матрос гукнул в последний раз, встал и сказал:

— Я из кочегарки. Мне на вахту пора.

Адмирал открыл свой самый зловещий глаз и сначала пригвоздил им, а затем поднял съёжившегося начальника тыла.

— Врёт! Он всё врёт! Своих всех знаю,— зачастил начальник тыла и прижал для чего-то руки к груди.

— А может, это диверсант? — предположили бдительные. Бдительные не спали — бдили.

«Идиоты»,— покосился на бдительных адмирал, а вслух сказал:

— Очень может быть.

— Я ночью в кочегарке, а днём — сплю, поэтому меня никто не знает,— затараторил матрос.

— Понятно,— вздохнул адмирал,— поэтому-то ты и не стрижен. Всем ясно, почему он не стрижен?

— Ясно,— ответили все и как-то сразу поднялись.

— Сидите-сидите,— ядовито улыбнулся адмирал,— я ещё не кончил.

Кончил он глубоко за полночь, когда прочно всадил в каждого чувство вины. Кончать в таких случаях особенно приятно.

— Ну и рожи у них были,— хмыкнул адмирал уже под одеялом,— о-от сволочи…

«Волга» главкома

«Волга» главкома, а за ней ещё штук пять со свитой окружили крыльцо, как стая акул зелёную черепаху.

Главком выполз. Его встретили, проорали: «Смирна!» — и повели по лестнице.

Кронштадтский центр подготовки молодого пополнения лизали неделю. Теперь всех разогнали по углам. Перед каждой дверью в каждое ротное помещение поставили задёрганных начальников курсов, чтоб они открывали двери и представлялись. Они открывали и представлялись деревянными языками, сдерживаясь, чтоб от страха что-нибудь такое не заорать, соответствующее моменту.

Громадный Федя Кудякин по кличке Шкаф, начальник курса и капитан третьего ранга, стоял на втором этаже перед дверью в ротное помещение, расположенное как раз над тем крыльцом, где высадился главком.

Федю трясло от нетерпения: у него дрожали губы, руки, ноги, а мысли, совершив небольшую пробежку, как собаки на цепи, возвращались в голову.

Вот сейчас должен появиться главком, вот сейчас!

Федя в полуобмороке прислонился к двери, за которой всё блестело, как у кота соответствующее место.