Расстрелять! – II

В кафанском поезде собраны самые плохие вагоны: они разбиты, без стёкол, в купе — запах устоявшейся кислятины человеческих лёжек, в туалетах — дикие, разбитые корыта унитазов. Мухи, по-моему, кочуют из Баку в Кафан и обратно и чудесно размножаются по дороге. На верхней полке я нашёл хорошо сохранившийся скелет курицы. Скелет полетел в окно. Поедем с открытым окном, от духоты и зловония за шестнадцать часов можно околеть. До отправления минут двадцать, а вагон всё ещё пуст. Интересно, идёт ли именно он до Кафана, или я сел не туда? Я прошёлся по вагону и в одном купе обнаружил пассажирок — это армянки: видно по светлым волосам, по одежде и по тому, что они говорят на русском языке, азербайджанки говорили бы по-азербайджански. Армянки пугаются моего неожиданного появления и успокаиваются, как только я заговариваю по-русски. Они сообщают мне, что точно — этот поезд идёт до Кафана. Я возвращаюсь к себе и усаживаюсь у окна. Раньше этот состав был битком набит армянами и азербайджанцами. Сейчас и те, и другие ездят только по острой необходимости. Хорошо бы, чтоб в моем купе вообще никто не ехал. За десять минут до отхода поезда появляются мои попутчики — трое азербайджанцев.

Я сидел у окна и наблюдал за ними: двое — толстые, шумные, потные, в тесных костюмах и галстуках, несмотря на жару, один лысый, другой с волосами, третий — худенький, небритый, похожий на студента. Все говорят на азербайджанском языке, и говорят они на нём с какой-то нервной гордостью, радостно и торопливо кивая при ответах. Увидев, что я не понимаю, спросили по-русски:

— Извините, а вы кто по национальности?

После этого все трое разом застыли, и тут я понял, что вся эта их радость должна была просто скрыть напряжение, теперь уже разлившееся по купе.

— Русский,— ответил я с усилием. Оказывается, очень трудно говорить, когда собеседник так напряжён.

С этого момента всякий разговор с новым человеком на пути между Баку и Кафаном будет начинаться с этого вопроса. То, что я замешкался с ответом, от них не укрылось; услышав, что я русский, они выдерживают паузу, склонив голову набок, словно проверяют звучание фразы.

— А зачем вы туда едете? В командировку?

— В отпуск.

Напряжение не спадает. На меня смотрят с нескрываемым интересом, с сомнением переглядываясь. В этом переглядывании есть нерешительность, но это нерешительность перед нападением.

— У вас там родственники?

— Друзья.

Пауза, пауза…

— Ваши друзья — армяне?..

— Да.

Напряжение, кажется, достигло своего пика. Я заметил, что во время напряжения шея у вопрошающего становится чуть-чуть толще. Наконец лысый спрашивает:

— А сами вы, извините, откуда будете?

— Из Ленинграда.

— А как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в НКО?

— …

— А кем?

— …

Тут они не выдерживают и начинают сразу все:

— …армяне… Они всех купили на свои деньги! Вот вас в Баку кто-нибудь тронул?

— …

— …и не тронет! Вот в соседнем купе едут женщины-армянки, и их никто не трогает, а если б азербайджанские женщины ехали в Армении, их бы выбросили из вагона. В Ереване уже ни одного азербайджанца не осталось, а в Баку сколько армян живёт, и их не трогают и не тронут.

— …

— Нет! Просто мы — мирный народ! Мы не армяне! Они — не мирные люди! Вы знаете, мы же с ними родственники! Да, многие породнились, а теперь мы к ним не ходим.

— …

— А кем вы работаете?

— …

— Они резали наших детей! Уши резали, нос, голову! Знаете, в Карабахе после землетрясения французы-спасатели нашли трубу, заваренную с двух сторон, разрезали её, а там азербайджанские дети! Французы увидели это и сразу уехали, не стали им помогать.

— …э-э-э…эти армяне всех купили. У них, знаете, сколько денег? Мешки! Сейчас в НКО забастовки, никто не работает, а деньги все получают. Откуда у них деньги? Вы знаете, и в Сумгаите всё делали армяне.

— ?..

— Да-да, они ходили и резали армян. Один армянин зарезал четырёх человек. Знаете, какие они жестокие? Как фашисты! А наши даже прятали армян под кроватями.

— Ты знаешь,— говорит тот худенький, небритый, может быть студент, переходя в запале на «ты»,— их три миллиона, а нас — семь! Мы, весь народ, как один, встанем и пойдём, и умрём за нашу землю! Как один человек,— говорит он и поднимает вверх руку со сжатым сухоньким кулачком, и глаза его горят, и мне вспоминаются те, лысые, голые по пояс, крепкие, как кегли, которые штурмовали с пеной на губах армянские кварталы.

Поезд отошёл в полночь, говорили мы до трёх, а потом они выяснили, что у меня жена — армянка, и замолчали, сказав перед этим что-то друг другу. Они смотрели в пол и улыбались, словно сожалели о потраченном на меня времени, качали головами и говорили: «Нет-нет, ничего, не бойся»,— а я говорил, что не боюсь. «У нас есть азербайджанская пословица,— сказали они,— кто твоя жена по национальности, такой ты человек и есть. Нет, нет, ничего, не бойся».