«...Расстрелять!» – 2

После стрельбы нужно всплыть и найти этих малышей. Потеряв ход, они торчат из воды оранжевыми головами. Вылавливают их торпедоловы – специальные катера, сокращенно – те-элы.

– Начать поиск торпеды! – передали на те-элы приказ командующего. Его вывозили в море на «горбатой».

Лодка дала средний ход, и катера вслед за ней запрыгали по волнам,

Самый страшный зверь на таком катере – мичман, поэтому при выходе на торпедные стрельбы для устрашения на него подсаживают какого-нибудь старпома с лодки и пару «веников» – вахтенных офицеров, лейтенантов как правило.

Группы были посажены в 24.00. За ночь не спали ни капли.

Старпом двести шестнадцатой, усиливший собой те-эл 1124, капитан второго ранга Гаврилов, пребывал в засученном состоянии. Он раскатисто зевнул, снабдив остатки мозга кусочком кислорода, мотанул головой и осоловело уставился в волны.

От ботинок до заломленной на ухо фуражки все говорило о том, что он прожил биографию, полную мата и романтики, а умеренный алкоголизм плюс карьера с перебитым хребтом, волочившая бесполезные задние ноги, сформировали его отношение к жизни, протяжное, как плевок под ноги.

Оттопырив губы и уши, насквозь сырой, взъерошенный, Гаврилыч пристроился за спиной у рулевого, с ненавистью наблюдая проклятые голубые просторы: видимость двадцать миль, чтоб ее черви съели.

На горизонте показалась точка. Точка стремительно вырастала.

Прямо на нас. Кто это к нам так чешет? Двадцать восемь узлов, не меньше. Где у нас бинокль?

Получив бинокль, Гаврилыч привинтил его к глазницам.

Двадцать восемь узлов за несколько минут сделают из точки корабль.

Так и случилось: из точки получился корабль. Дистанция сто тридцать пять кабельтов.

Крейсер УРО[6]. Атомный. Типа «Миссисипи». Америкосы пожаловали. Посмотреть нас приехали. Примчались, курвята!

Крейсер сбросил ход и на инерции вывесил флаги.

Международный свод. Вот, черт!

Гаврилыч мгновенно проснулся. На обоих те-элах и на «горбатой» лихорадочно читали американские флажки и не могли прочитать. Даже в дрейф легли, чтоб не мешать процессу. Тяжкое это дело для подводника – флажки.

Гаврилыч наконец расшифровал, напополам с грехом: «Застопорил ход. Прошу соблюдать осторожность».

Всего-то? Чтоб вы подохли. Ну и что же мы будем иметь дальше с вашей осторожностью?

Крейсер-то покрупнее наших будет. Широкий, гад. У наших нос острее. А эти утюги утюгами. Но скорость хорошая. Вон как налетел. Соблюдает он осторожность. Как же. Негров на палубе много. Что-то почернел флот Соединенных Штатов, почернел. Блестит чего-то. А-а, фотоаппараты. Щелкать нас сейчас будут, чтоб вас похоронило.

– Петров!

Гаврилыч подозвал лейтенанта; лейтенант вовсю укачивался.

– Ну-ка, оторвись, еще накашляешься.

– На, – вручил он лейтенанту бинокль, – чем блевать без толку, лучше изучай врага.

От крейсера отделилась точка и на всех парах помчалась к подводной лодке.

– Резиновая шлюпка, – доложил лейтенант, – навесной мотор. В шлюпке двое. Рулевой и еще один хрен в жилете. Чешут прямо на нас. Нет, они к лодке пошли. Анатолий Иванович, по-моему, они с ней скоро поцелуются.

– Дай сюда, – Гаврилыч вырвал у лейтенанта бинокль. – Так, глиссер, значит. Прямо на командующего дует. Взрывать, что ли, нас едут? А, Петров? Ну и что же наши командиры? Да, они сейчас какают во все глаза. Принимают решение. Что-то долго они там ботинок жуют. Ну! Рожайте!

– Приказ командующего! – крикнули в рубку. – Те-элам отогнать шлюпку!

– Ну наконец-то, родили. Полный вперед!

На-а! Выстрелили двигатели; винты вспороли воду; катера дрогнули, рявкнули по-собачьи и рванули. Пошла травля!

Шлюпка удирала, как заяц от гончих; катера летели, настигали: вот-вот сейчас догонят, навалятся, возьмут в клещи, разнесут на клочки.

Шлюпка дразнилась, сбрасывала ход, крутилась на месте. С нее что-то кричал тот, в жилете.

Давай, давай, смотри не захлебнись!

Катера проскакивали, начинали сначала, догоняли, чуть не сшибались: вот-вот кто-то врежется, а шлюпка – та только квакнет. Дрожал корпус, и люди дрожали от злости, скачки, нетерпенья.

У Гаврилыча пропал весь его алкоголизм. Красный, потный, полный жизни, сразу молодой, азартный, с выпученными глазами, широко растопырив ноги, он вцепился в плечо рулевому и кричал ему:

– Дай! Дай ему! Дай!

Матроса не надо было взбадривать. Он все равно ничего не слышал. Он видел только шлюпку: вот она!

– Ррраз-дав-лю! – рычал рулевой, – Ррраз-дав-лю, сука, раздавлю!

Рывок – и шлюпка, намного обставив те-элы, бросилась к малышам.

Уволочь хотят! Вот вам херушки!

– Стреляй! – крикнул Гаврилыч лейтенантам, стоявшим в состоянии «на-товсь».

Лейтенанты действовали как автоматы: грохнули из ракетниц. Две ракеты с шипеньем прошли над шлюпкой и шлепнулись в воду: промазали. А жаль.

В шлюпке сильно пригнулись, распластались и, проходя мимо малыша, торопливо треснули его молотком по голове и бросились к крейсеру.

Рулевых оттаскивали силой: иначе они бы таранили крейсер.

Шлюпка спряталась под бортом крейсера. Играть ей расхотелось.

Малыши не пострадали: наше железо ни в какое сравнение не идет с их пластмассой.