«...Расстрелять!» – 2

Кишечник оживлял дорогу на языке труб и кларнетов; желудок шевельнулся и, пока Петр Петрович, пошатываясь, разговаривал с белым жертвенником, напомнил хозяину, что в четыре утра первая боевая подводная смена стартует на завтрак. Срочно захотелось есть. Жена проснулась от возни в холодильнике.

– Петя, – накрылась она одеялом, – ты где? А?

– Сейчас, – вяло отозвался полуслепой Петя, нащупав сметану, – сейчас…

Что-то пресное, тягучее безвкусно полезло в рот. «Замерзла», – решил для себя Петр Петрович и дожевал все.

– Замерзла, – повторил он для жены и, накрывшись с кряхтеньем, сытый, теплый, угасал, угасал, угасал…

– Что замерзло? – где-то там наверху, как звезда из космоса, отозвалась жена.

– Что замерзло? – все сильней просыпалась она.

– Сссы-ау-ах… сметана-а твоя… – умирал на сегодня Петр Петрович.

– Какая сметана? Господи! – пихнула его жена. – Ты чего там съел? Там же не было сметаны! Ты чего сожрал, несчастье?

– Все-все-все, – скороговоркой гасил отдельные вспышки сознания Петр Петрович.

– Все, – затих он и подвел черту, – нор-маль-но… все…

– Петька! – села жена вертикально. – Ой! Там же тесто было старое… ой, мама!

Она полезла через Петю. Тот дышал, как бегемот под дрессировщиком, – одними ноздрями.

– Скотина! – ахнуло из холодильника, – Сожрал!

– Петенька, – склонилась она через минуту к губам Петра Петровича, стараясь уловить самочувствие сквозь свист, – а может, касторочки выпьешь, а? И сейчас же пронесет! Касторочки. а? Ложечку…

– Сейчас, сейчас… – скакала по комнате и где-то чтото открывала, – вот, Петенька, открой ротик, ну, одну ложечку… вот так… и все будет нормально…

Наутро все было нормально. Военно-морской организм Петеньки – организм ВМФ! – усвоил даже касторку!

Мастер швартовного удара

Швартовка к родному пирсу с полного хода – большое прикладное искусство. Военно-морской шик. Представьте себе; белый пароход, а может быть, даже и серый, с ходу, на всех парах, весело, вместо того чтобы по всем законам гидродинамики врезаться, перевернуться, развалиться и затонуть, – па крутом вираже останавливается у пирса как вкопанный, как мустанг останавливается. Красиво, черт побери!

Капитан нашего помоечного корыта – катера военно-морского (разумеется, у нас там что-то иногда даже с ходу стреляло) – всегда любил швартоваться вот так – на полном ходу. Носом в пирс. Скорость дикая. Остаются какие-то метры, дециметры-сантиметры, и…

– …Осади! – кричал он в машину, и машину оса-жи-вали, и корыто с диким ржаньем вставало на дыбы и …замирало у пирса.

И вот в очередной раз, когда до пирса остается совсем ничего, на бешеной скорости…

– …Осади! – кричит капитан. – Полный назад!

– А назада не будет, командир… – сказал ему спокойненько мех. – У уас заклинило.

– Вот это да! – сказал командир в пяти сантиметрах от пирса. – Чтоб я сдох!

И тут же лбом он пробил стекло, вылетел через него и полетел сдыхать.

Два дизеля сошли с фундамента; мотористы вздохнули и вспорхнули; сигнальщик, тараторя, нырнул в открытый люк; швартовщики взмыли и сгинули, а боцман… боцман должен был врезаться средней своей частью в реактивную бомбометную установку и кое-что там себе кокнуть. Но! (Моченая пися эрцгерцога Фердинанда!) В последний момент, с огромными глазами газели, в жутком перенапряжении он преодолел два метра в высоту и еще четыре в сторону и рухнул в студеные воды Баренцева моря, как метеорит.

Полпирса пропахали. Hoc—в гармошку. И самое странное, что все остались живы.

Вот такие мы лихие,

Мужеложству вопреки.

Обстановка

Командующий дал полюбоваться своей верхней розовой десной, потом помассировал ее языком, поискал, поцокал и вошел в рубку,

Тральщик мотало, как галошу на ноге у пьяницы: взлетало вверх, задумывалось на секунду, потом вниз и опять вверх; а оперативным стоял лейтенант Котя Васин; он укачивался до потери ответственности.

Зеленый, цвета морской волны, с расширенными зрачками, он стоял и реагировал. Ему было все равно, хоть мазок бери из носоглотки на предмет наличия мозга.

– Ну-у, – пододвинулся адмирал к карте, – что тут у вас? Доложите обстановку.

Обстановка была на карте нарисована; что, куда – все отлично.

Командующий, глядя в карту, икнул и рыгнул, отчего в рубке запахло обедом.

Коте и без того было нехорошо, а тут, после запаха обеда, тело выгнулось, стало жарко, потом холодно, опять жарко, и слюна – верный признак – потекла.

– Ну-у, доложите… – уставился на него адмирал. – Что тут у вас?

В рубке не было иллюминаторов, и Котя двинулся на адмирала, медленно гипнотизируя его бесчувственными глазами.

Тот почувствовал недоброе и запятился, засуетился, залопотал, по инерции все еще интересуясь обстановкой.

Отпрыгнуть адмирал успел, Котя рванул дверь, ведущую на трапик, потом крышку от трапика – вверх и… ха-ха-ха! – вниз по трапику захакало, хлынуло и тут же подобралось волной.

Торопливо отметав харч полуденный, Котя вернулся в вертикаль и нашел глазами адмирала: тот забился в угол.

– Товарищ адмирал! – сказал Котя, еле ворочая языком. – Разрешите доложить обстановку?