Рассмешить богов

— Хорошо, — быстро согласился непослушный сын и немедленно спросил: — Где ты?

— Я же просил ничего не спрашивать! Лучше объясни, что ТЫ здесь делаешь?

— Да, собственно, то же, что и ты, — пожал плечами Кантор.

— Немедленно уходи отсюда! Здесь опасно!

Нет, что это папочка себе вообразил? Что сыну до сих пор десять лет?

— Доктор велел за тобой присмотреть, и я не собираюсь куда-то уходить, бросив тебя одного! — упрямо возразил Кантор.

— Он скоро вернется, ничего со мной не случится за это время. А тебе нельзя здесь оставаться. Немедленно уходи.

Непререкаемый отцовский приказ, высказанный подобным тоном, да еще дважды, не вызвал у взрослого сына ничего, кроме раздражения. Да что, папенька, в самом деле, не помнит, сколько лет прошло со времени его исчезновения? Или считает, что взрослого мужчину можно обратить в бегство простым повышением голоса?

— Папа, — недобро напомнил Кантор, — нечего мне тут распоряжения отдавать! Мне тридцать два года, и я вообще терпеть не могу, когда мной командуют!

— Тридцать один! — не отступил отец, тоже не страдающий особой мягкостью характера. — А тридцать два будет завтра!

— Мне приятно, что ты это помнишь, но один день тут ничего не решает.

— Хорошо, будем считать, что тебе тридцать два. Надеюсь, столь почтенный возраст не помешает тебе объяснить, почему ты здесь? Что с тобой случилось? И где твоя… материальная часть?

— Там, где и должна быть. В Кастель Агвилас.

Папа отчего-то был так шокирован этим известием, словно оно противоречило неким фундаментальным законам природы. Высказать свое изумление вслух он все же не успел, так как вернулся Доктор. Причем не вышел из стены, в которую ушел, а будто вырос из пола. И грязь, в которой Кантор увязал по колено, полностью игнорировала странные одежды почтенного мэтра. Он восстал из нее сухим и чистым.

— Порядок, — сообщил Доктор, подхватывая пациента за вторую руку. — Сейчас соберутся. Если повезет, и дядю Молари распинают.

— Спасибо.

Это было сказано не то что на полтона, а тонов на пять ниже. Кантор даже обиделся. Как с другими людьми — так папа и вежливым умеет быть, а сыном можно вот так нагло командовать!

— Пожалуйста, — тихо и умоляюще продолжил отец, — отошли его куда-нибудь отсюда! Подальше!

— Он тебе что, мешает? — удивленно приподнял брови Доктор.

— Я боюсь, что его снесет вместе с нами, если… если что…

— Да не бойся, не так все плохо. Вот скажи, — он обернулся к Кантору, — как ты видишь это место?

— Мрачное подземелье с трубами и дырой в стене, — неохотно ответил тот. — На полу по колено воды пополам с грязью.

— А течение есть?

— Какое течение, если грязь! — рассердился Кантор. — Что за бред!

— А вот в видении Макса тут воды по горло и сильное течение. И это течение несет его к тоннелю. Потому он и за всех остальных боится, никак до него не дойдет, что, кроме него, тут никто не умирает. Тебе вот кажется, что воды по колено, а я вижу всего лишь несколько неглубоких лужиц.

— Это все в любой момент может поменяться! — не смолчал упрямый папа. — Отошли его! Или выведи сам. Я и на тряпках удержусь.

К счастью, Доктора эти просьбы тронули так же мало, как Кантора — приказы.

— Я только что видел, как ты сам держался! Мне пришлось тоннель решеткой заложить, так ты и сквозь нее пытался просочиться! Он еще спорить с врачом будет! Закрой рот и держись за трубу. Кажется, опять понесло…

Действительно, утихшее было течение, столь упорно тянувшее несчастного родителя к тоннелю, вновь усилилось. Оно рвало свою добычу из рук спасителей, посягнувших на священное право смерти забирать всех, кого сочтет нужным. Трещали самодельные веревки, тряслась и прогибалась решетка на входе в тоннель, а труба, казалось, вот-вот вывернется из пола, как вырванное с корнями дерево. Через несколько минут Кантора посетила мысль, что он был несправедлив к отечественному правосудию, считая работу в каменоломне каторжной. Он мог бы даже поклясться, что там было легче. Однако когда Доктор заботливо поинтересовался, не слишком ли ему тяжело, гордо заявил, что ни капельки.

— Сопляк… — процедил сквозь зубы отец, цепляясь за спасительную трубу как дитя за мамину юбку. — Хвастун… Мистралийское воспитание, мать… Где эти родственники? Пора бы уже явиться!

Доктор тихо застонал в ответ, в отчаянии уставившись на что-то за спиной Кантора.

— Макс, ну кто тебя тянул за твой дурной язык! Вы что тут, всей ветвью собраться решили?

Папа выругался и еще тише, почти шепотом, произнес:

— А ведь Ресс говорил… Так я и знал… Три поколения…

Кантор выбрал момент, когда натиск немного ослаб, и оглянулся. К ним приближался еще один участник безумного спектакля, и, похоже, все, кроме Кантора, этого новенького прекрасно знали.