Рассказы ужасов

В течение целого часа Лоренс неотрывно смотрел на свою чековую книжку — ему не надо было открывать ее, чтобы узнать, что в ней написано.

Он подошел к окну, чтобы посмотреть, где Дженин. Дом был окружен мягкой зеленой лужайкой, но жена часто предпочитала гулять на противоположном берегу реки, бродя в зарослях высокой травы. Иногда она пропадала там часами — может, в глубине этих дебрей она встречалась с Родериком Джемьесоном?

Он невольно сжал кулаки. Неужели ее вздорная забава заразила и его самого? Ведь она вела себя так, словно у нее на самом доле имелся тайный любовник.

Никогда еще жена не казалась ему такой очаровательной и прекрасной. Все ее естество словно заполняла внутренняя целостность; ей уже не докучали, как прежде, бесконечные копания в себе, самообвинения и неудовлетворенные амбиции, которые улетучивались столь же скоро, как и возникали, оставляя в душе лишь осадок горечи и поражения.

Сейчас она ступала с гордым видом, почти надменно, в ее движениях не ощущалось прежних нервных жестов, резких стартов и внезапных остановок, которые присутствовали на ранних этапах развития болезни.

Он вынул письмо доктора, намереваясь ответить на него, но тут же снова с безнадежным видом сунул его в карман, после чего приступил к работе, стараясь вытеснить из своего сознания соблазны вирджинского лета, жаркое голубое небо, аромат жимолости, а заодно и образ жены, бродящей где-то в густых зарослях леса.

Так он проработал всю вторую половину дня и, вконец вымотавшись, сел ужинать. Дженин — вся задумчивая и мечтательная — разложила еду на их изящном фарфоровом сервизе и зажгла свечи.

К своему удивлению, Лоренс заметил, что она пьет из того самого хрустального стакана, которым пользовалась при игре на доске, и почти постоянно сжимает его в своей ладони. Она почти ничего не ела, но беспрестанно пила, нежно касаясь губами хрустального края сосуда.

После напряженного дня выпитое вино стало клонить Лоренса ко сну, он чуть прикрыл веки и стал из-под них наблюдать за Дженин.

Та вернулась из кухни, принеся персики в бренди, разложила десерт в чаши из розового хрусталя — все ее движения отличались изысканностью и безмятежным спокойствием, словно она ухаживала за возлюбленным, хотя Лоренс был почти уверен в том, что мысли жены в эти мгновения были заняты совсем не им.

Ложась спать, они услышали доносившиеся из-за окна звуки начавшегося дождя; вода с металлическим позвякиванием стекала по медным желобам и мягко, нашептывающе билась об оконные рамы. Где-то вдалеке грохотал гром, мелькали проблески приближающейся грозы.

Заснула Дженин быстро и крепко, тогда как сам он был слишком измотан бесчисленными переживаниями, и потому сон никак не шел. Он ворочался с боку на бок, закуривал и снова бросал сигареты в пепельницу; потом лежал и глядел в потолок, в темноту, время от времени разряжаемую отблесками молний, и чувствуя, что совсем скоро гроза загрохочет прямо у них над головами.

Ветер усилился, ставни стали резко биться друг о друга. Раздраженный, он встал и запер их. Отвернувшись от окна, он увидел, что Дженин тоже встала и неподвижно смотрит на него.

Он ничего не сказал, даже не шелохнулся — лишь остолбенело взирал на странное выражение ее лица. Ему показалось, что во взгляде жены, устремленном прямо на него, сквозила лютая ненависть.

Резко повернувшись, она пошла вниз по лестнице и вскоре исчезла в темноте. Лоренс попытался было отыскать фонарь, но, так и не найдя его и боясь потерять Дженин из виду, на ощупь последовал за ней.

Она не обернулась, даже когда он резко и тяжело ступил на скрипящие половицы — на одну, потом на другую. Тогда до него дошло, что Дженин все еще спит.

Входная дверь была открыта. Он вышел за женой наружу и тут же задрожал, пронизываемый отчаянным ветром и стремительными потоками дождя. Шедшая впереди Дженин, казалось, совершенно не обращала внимания на непогоду. Сверкнула молния, и он увидел, как колыхались в резких порывах ветра ее волосы и края ночной рубашки.

Лоренс вспомнил про ямы и остатки старого фундамента на месте конюшен и помещений для слуг, в сторону которых сейчас и направлялась Дженин. Несмотря на сильнейший шок, который ей неминуемо предстояло пережить, он должен был во что бы то ни стало разбудить ее.

— Дженин! — закричал он, примешивая звуки собственного голоса к пронзительным завываниям ветра. — Дженин!

Она услышала собственное имя, остановилась на полпути и тут же поспешила дальше, в результате чего он мог различать лишь мелькающее вдали и ускользающее пятно ее светлой ночной рубашки.

— Постой! — требовательно прокричал он.

— Ты слишком медлишь, Родерик! — отозвалась она, после чего послышался ее возбужденный, торжествующий смех. — Поймай меня! — крикнула она с оттенком кокетства в голосе и снова бросилась вперед. — Беги! Беги! Беги! — позвала она, и ему вспомнились призывные слова, произнесенные ею во сне.