Рассказы. Том 2. Колдовство

Взяв Виолу на руки, я понял, почему восстал из могилы, кто я и что я такое. Я обнял Виолу, и мои зубы сомкнулись на ее горле. Вот и ответ на вопрос.

Я был вампиром.

(A Question of Identity, 1939)

Перевод К. Луковкина 

Бездонный пруд /совместно с Ральфом Милном Фарли/

 С моей стороны было бы глупо писать это ради спасения жизни. Конечно, мне предъявят обвинение в убийстве, но они не смогут найти тело. А значит, меня, в конце концов, освободят.

Но есть шанс, что меня могут задержать, чтобы внимательно выслушать. Вот причина, по которой я должен написать этот отчет и приложить его к другим бумагам. Он может помочь убедить должностных лиц в ходе расследования. И этих чиновников надо убедить.

Надо, потому что есть дело, которое они обязаны выполнить. Необходимо, чтобы они прислушались к моим просьбам и заколотили досками бездонный пруд у болота за лесом Причарда. Они должны заколотить пруд, осушить болото и отгородить его, если не получится уничтожить. Иначе, клянусь, это правда, произойдут новые трагедии. И пока эту черную лужу не затопят, я никогда не найду утешения в крепком сне, но буду мучиться от видений той твари с болота — порождения тьмы, которое забрало жизнь у моего друга Мартина Эйлеторпа.

Было время, когда я жил в мире. Похоже на насмешку. У моего друга Мартина был «период спада» — он зарабатывал на жизнь писательством, — и я пригласил его на восток, поскольку думал, что в моем доме мы найдем умиротворяющее спокойствие.

Мой коттедж расположен рядом с Милл Брук, недалеко от Конкорда. Мартину, рассуждал я, понравится бродить по лесам Причарда, а осенью сельская местность Новой Англии обретает мягкую красоту, способствующую успокоению расшатанных нервов.

Когда вспоминаю, как готовился к его приезду, это кажется мрачной шуткой. Я так старательно оборудовал его комнату, стремясь к тишине, что даже послал в город за бесшумным переносным устройством, заменяющим обычную пишущую машинку. Когда Мартин приехал в конце августа, он был не здоров. Его высокая, обычно худощавая фигура выглядела изможденной, глаза за стеклами очков ввалились, а привычная улыбка, казалось, утонула в печали. Он слишком много курил, и когда держал сигарету, серые спирали поднимались от ее кончика неровно — из-за дрожащей руки.

Я изо всех сил старался скрыть свое беспокойство по поводу его изменившейся внешности. Он работал над романом и днем пытался выполнять обязанности библиотекаря. Я понял, что он совершенно выбился из сил и в последнее время не в состоянии продолжать писать. Удивительно, что творчество может сделать с человеком такого своеобразного темперамента, как Мартин. Он был иссушен — лишен жизненных сил, как будто посвящал ночи визитам вампира или суккуба, а не писательству.

Неплохое сравнение, ведь Мартин Эйлеторп писал фантастические романы. Он работал интенсивно, и это была его, а не моя теория, утверждавшая, будто писательская фантазия отнимает у автора больше, чем работа в любой другой области. Его собственная персона, несомненно, хорошо подтверждала эту теорию. Я сделал для него все, что мог: старательно избегал любых тем, которые могли иметь отношение к его работе; не показал ему ничего из моих последних литературных опытов. Запер все свои справочники и журналы, и не позволял ему говорить о своей книге. Я уговаривал его отдохнуть, спорил и внушал мысль о том, что упражнения на свежем воздухе следует чередовать со сном. Через неделю или около того я постепенно разнообразил наше меню и уговаривал его больше есть. Это сработало. К концу сентября к нему вернулось его обычное состояние, и он снова был здоров. Между прочим, я и сам набрал шесть фунтов.

Вскоре я предложил ему совершать ежедневные прогулки по окрестным лесам. Мартин ухватился за эту идею, и я впервые узнал, что мальчиком он часто проводил лето у родственников в Конкорде. Казалось, по мере того как здоровье моего друга улучшалось, ему не терпелось вернуться к знакомым местам. Хоть я и провел в своем коттедже больше года, меня поразили неожиданные тайны сельской местности, которые он раскрыл. Вскоре он стал моим проводником, а я — кротким посетителем местных святынь.

По мере того, как улучшалось физическое состояние, просыпались и его творческие силы. Через несколько недель он снова рассказывал мне истории и замыслы, а к концу месяца буквально закусил удила, горя желанием снова взяться за дело и написать несколько рассказов. Хотя я держался, сколько мог, он настоял, чтобы ему было разрешено пользоваться моей пишущей машинкой, и наши ежедневные прогулки теперь были заполнены разговорами о предполагаемой работе и планах рассказов. А потом наши походы и его интересы совпали — роковым образом. Однажды утром после завтрака Мартин вошел в мою комнату и рывком поднял меня со стула.

— Пошли, — поторопил он. — Солнце высоко, и мы отправляемся на небольшую прогулку.

— Куда? — спросил я. — Разве мы еще не обошли все местные достопримечательности?