Рассказы. Том 2. Колдовство

Пытаясь справиться с этими проблемами, я смирился с темнотой, и она стала иной. Мое тело и темнота казались одинаково отстраненными, и поэтому смешались. Это была безмятежность — чересчур спокойное состояние для мыслей, которые пульсировали в моем мозгу. Мысли боролись, шумели и, наконец, закричали, пока я не почувствовал, что проснулся.

Я смутно припоминал, что это было ощущение, будто «затекла» чья-то нога. Чувство распространилась по моему телу, и приятное покалывание заставило меня осознать, что у меня есть настоящие руки и кисти, настоящая грудь и таз, настоящие ноги и ступни. Их очертания вырисовывались и определялись этим покалыванием. В позвоночнике засвербело, словно сверло дантиста вонзилось в него. Одновременно я осознал, что мое сердце в груди застучало словно барабан Конго, а легкие стали огромными тыквами, вздувающимися и опускающимися в неистовом ритме. Я ликовал от боли, потому что сквозь нее чувствовал себя самим собой. Ощущение отрешенности исчезло, и я понял, что лежу — целый и невредимый — на мягкой подстилке.

Но где?

Это был следующий вопрос, и внезапный всплеск энергии, казалось, мог бы решить его. Мои глаза открылись. Они не обнаружили ничего, кроме продолжающейся черноты, которая скрывалась за занавесями закрытых век. Если уж на то пошло, чернота стала глубже, богаче. Я ничего не видел, но глаза мои были открыты. Неужели я ослеп?

По-прежнему уши не слышали ни звука, кроме таинственного дыхания.

Мои руки медленно двигались по бокам, шурша по ткани, которая говорила мне, что мои конечности одеты, но не покрыты. Они двигались вверх, наружу. Дюйм, два дюйма, три — и они столкнулись с твердыми, неподатливыми преградами с обеих сторон. Они поднялись вверх, подгоняемые страхом. Шесть дюймов и еще одна твердая деревянная поверхность. Вытянув ноги, я потянулся, и кончики моих пальцев, обтянутых кожей, снова наткнулись на дерево. Рот открылся, и из него вырвался звук. Это был всего лишь хрип, хотя я хотел закричать.

Мысли крутились вокруг одного имени — имени, которое каким-то образом пробивалось сквозь туман и вырисовывалось как символ моего беспричинного страха. Я знал имя и хотел закричать.

Эдгар Аллан По.

И тогда мой хрипящий голос спонтанно прошептал то, чего я так боялся в связи с этим именем.

— «Преждевременное погребение», — прошептал я. — Это написал По. Я — тому воплощение!

Я лежал в гробу, в деревянном гробу, и горячий затхлый воздух моей собственной разлагающейся плоти бил в ноздри, обжигая легкие. Я был в гробу, погребенный в земле, и все же живой.

Потом я набрался сил. Мои руки отчаянно скребли и царапали поверхность над головой. Теперь они вцепились в стены моей тюрьмы и изо всех сил толкнули их наружу, а ноги уперлись в дно ящика. Затем они ударили. Новая сила, сила сумасшедшего, ошпарила мою кипящую кровь. В полнейшем исступлении, в агонии, рожденной тем, что я не мог закричать и выразить это, я ударил обеими ногами по крышке гроба, и почувствовал, как та раскололась и поддалась.

Затем треснули стенки, мои окровавленные пальцы вцепились в землю, и я перевернулся, зарываясь и царапая влажную, мягкую землю. Я копал вверх, хрипя в каком-то бессмысленном отчаянии, пока работал. Только инстинкт боролся с безумным ужасом, охватившим мое существо и превратившим его в чистое действие, которое одно и могло меня спасти.

Должно быть, меня похоронили в спешке. Земли над моей могилой было немного. Задыхаясь, я карабкался наверх в полном бреду целую бесконечность, за которую могильная пыль покрыла меня, и я извивался, как червь в темной земле. Мои руки поднялись, чтобы пробить каверну, затем я рванулся вверх со всей силой и вырвался на поверхность.

Я выполз наружу, под лучи серебристого лунного света, заливавшего скопище мраморных поганок, пышно разросшихся вокруг в зарослях травы. Некоторые из фантастических каменных наростов имели крестообразную форму, на других были головы или большие урноподобные рты. Естественно, это были надгробия могил, но я видел в них только поганки — жирные, раздутые поганки мертвенно-белой бледности, тянущиеся немыслимыми корнями в землю, чтобы получать оттуда пищу.

Я лежал и смотрел на них, на яму позади, через которую выбрался из лап смерти снова к жизни. Я не думал, не мог думать. Слова «Эдгар Аллан По» и «преждевременные похороны» непроизвольно пришли в голову, и теперь я почему-то шептал хриплым, страшным голосом, а потом стал напевать громче: «Лазарь. Лазарь. Лазарь».

Постепенно дыхание успокоилось, и я почерпнул новую силу из воздуха, который пел в моих легких. Я снова уставился на могилу — свою могилу. У нее не было надгробья. Это была бедная могила в бедной части кладбища, вероятно, на гончарном участке. Он находился почти на окраине некрополя, и над бедными могилами вились сорняки. Надгробия не было, и я вспомнил свой вопрос.

Кто я? Это затруднение, можно сказать, уникально. Я был кем-то перед смертью, но кем? Конечно, здесь новый случай амнезии — вернуться к новой жизни в прямом смысле этого слова. Кто я такой?