Рассказы. Стихотворения

— Вот вам и ну. С виду она не так чтоб очень, но она дочь мамаши Пампуши, и мой долг пристроить ее. За день до того, как Слейна произвели в капралы, я говорю ему: «Слушай, Слейн, если я завтра подниму на тебя руку, это будет нарушение субординации, но вот клянусь райской душенькой мамаши Пампуши, или ты побожишься мне, что сию минуту сделаешь предложение Джханси Маккенна, или я нынче же ночью спущу с тебя шкуру вот этой бронзовой пряжкой. И без того позор роте «Б», что девка так засиделась», — говорю я ему. Вы что, думаете, я позволю щенку, который всего-навсего три года отслужил, перечить мне и наперекор моей воле поступать? Не выйдет дело! Слейн пошел как миленький и сделал ей предложение. Он хороший парень, этот Слейн. Вскорости отправится он в комиссариат и наймет на свои сбережения свадебную карету. Вот так я и пристроил дочку мамаши Пампуши. А теперь идите и пригласите ее еще разок потанцевать.

И я пошел и пригласил.

Я преисполнился уважения к мисс Джханси Маккенна. Был я и у нее на свадьбе.

Об этой свадьбе я, может быть, расскажу вам на днях.

Безумие рядового Ортериса

О чем я мечтал с пересохшим ртом?

О чем я просил судьбу под огнем?

О чем помолюсь я перед кондом?

О том,

Чтоб рядом стоял дружок.

Со мной он разделит воды глоток.

Глаза по смерти закроет мне,

Домой отпишет моей родне,—

Дружка да пошлет нам бог![19]

Казарменная баллада

Мои друзья Малвени и Ортерис однажды собрались поохотиться. Лиройд все еще лежал в лазарете, оправляясь после лихорадки, которую подхватил в Бирме. Они послали за мной и не на шутку разобиделись, когда я прихватил с собой пива — в количестве почти достаточном, чтобы удовлетворить двоих рядовых линейного полка и меня.

— Мы вас не из корысти приглашали, сэр, — с укоризной сказал Малвени. — Мы ведь и так рады вас видеть.

Ортерис поспешил спасти положение:

— Ну уж раз принес, не откажемся. Что мы с тобой за гуси такие, мы просто два пропащих томми, брюзга ты ирландская. За ваше здоровье!

Мы проохотились все утро и подстрелили двух одичавших собак, четырех мирно сидевших на ветке зеленых попугаев, одного коршуна около площадки, где сжигали трупы, одну удиравшую от нас змею, одну речную черепаху и восемь ворон. Добыча была богатая. Гордые, мы уселись на берегу реки перекусить воловьим мясом и солдатским хлебом, как выразился Малвени, и, в ожидании очереди на единственный имевшийся у нас складной нож, постреливали наугад по крокодилам… Выпив все пиво, мы побросали бутылки в воду и открыли по ним пальбу. Потом ослабили пояса, растянулись на теплом песке и закурили. Продолжать охотиться нам было лень.

Ортерис, лежа на животе и подперев голову кулаками, испустил тяжелый вздох. Потом тихо выругался в пространство.

— С чего это? — спросил Малвени. — Недопил, что ли?

— Вспомнил Тоттнем-Корт-роуд и одну девчонку в тех краях. Здорово она мне нравилась. Эх, проклятая жизнь солдатская!

— Ортерис, сынок, — торопливо перебил его Малвени, — не иначе, ты расстроил себе нутро пивом. У меня у сахмого так бывает, когда печенка бунтует.

Ортерис, пропустив мимо ушей слова Малвени, медленно продолжал:

— Я тохмми, пропащий томми, томми за восемь ан, ворюга-собачник томми с номером взамен порядочного имени. Какой от меня прок? А останься я дома — женился бы на той девчонке и держал бы лавочку на Хэммерсмит Хай: «С. Ортерис, набивает чучела». В окошке у меня была бы выставлена лисица, как на Хейлсбери в молочной, имелся бы ящичек с голубыми и желтыми стеклянными глаза. ми, и женушка звала бы: «В лавку! В лавку!», когда зазвонит дверной колокольчик. А теперь я просто томми, пропащий, забытый богом, дующий пиво томми. «К ноге — кругом — вольно! Смирно! Приклады вверх! Первая шеренга напра-, вторая нале-во! Шагом марш! Стой! К ноге! Кругом! Холостыми заряжай!» И мне конец.

Ортерис выкрикивал обрывки команд погребальной церемонии.

— Заткнись! — заорал Малвени. — Палил бы ты над могилами хороших людей, сколько мне приходилось, так не повторял бы попусту этих слов! Это хуже, чем похоронный марш в казармах свистеть. Налился ты до краев, солнце не жарит — чего тебе еще надо? Стыдно мне за тебя. Ничуть ты не лучше язычника — команды всякие, глаза стеклянные, видишь ли… Можете вы урезонить его, сэр?

Что я мог поделать? Разве мог указать Оргерису на какие-то прелести солдатской жизни, о которых он сам не знал? Я не капеллан и не субалтерн, а Ортерис имел полное право говорить что вздумается.

— Пусть его, Малвени, — сказал я, — Это все пиво.

— Нет, не пиво! — возразил Малвени, — Уж я-то знаю, что будет. На него уже накатывало, ох как худо, кому и знать, как не мне, — я ведь парня люблю.

Мне опасения Малвени показались необоснованными, но я знал, что он по-отечески заботится об Ортерисе.