Рассказы Старого Матроса

И всё-таки ответ был дан: 12 декабря 1981 года головной «тайфун» вошёл в состав Северного флота. В корпус корабля были упакованы две тысячи Хиросим, не считая другого оружия: торпед, ракето-торпед, мин и даже зенитных комплексов «игла». Этот тяжёлый подводный крейсер мог проломить из-под воды двухсполовинойметровый лёд, всплыть в сердце Арктики и выплюнуть залпом все свои ракеты — туда, куда нужно, и раньше, чем его смогут остановить. Уникальная ядерная энергетическая установка мощностью в 100 тысяч лошадиных сил обеспечивала стосемидесятиметровому колоссу подводную скорость хода до двадцати семи узлов, система шумоподавления сделала его самым «неслышимым» из всех ранее созданных советских атомных подводных ракетоносцев, а обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.

И впервые в истории советского подводного флота на «тайфунах» было уделено большое внимание условиям жизни и быта для ста пятидесяти членов экипажа, которые и не снились не только спавшим в обнимку с торпедами матросам дизельных «фокстротов», но и морякам атомных лодок. На «акулах» имелись офицерские каюты, маломестные кубрики для матросов, спортзал, сауна, зимний сад и даже плавательный бассейн — невиданная роскошь для боевого корабля, тем более подводного.

А теперь этот корабль, последний из шести «тайфунов», ещё числившийся «условно-боеготовым», стоял у причала и медленно умирал под заунывный вой полярной пурги. Он всё ещё надеялся на чудо, и люди, обитавшие в его чреве, тоже надеялись — правда, с каждым днём все меньше и меньше…

Двое офицеров, пряча лица от секущей снежной крупы, торопливо прошли по трапу на борт лодки. Внутри было тепло, и горел свет: корабль всё ещё жил, он не хотел умирать — он хотел выйти в море и служить стране, создавшей это чудо техники. Но корабль не знал, что этой страны больше нет…

— Задрог, Дмитрий Сергеич? — иронически спросил один из офицеров с погонами капитан-лейтенанта у своего спутника, взглянув на его покрасневшее лицо.

— Так точно, — отозвался второй, дуя на озябшие пальцы. — Есть такое дело…

— Ладно, лейтенант, есть у меня немного «эн-зэ». Не могу допустить гибели боевого товарища от переохлаждения — офицерская совесть не позволяет.

Ильин заколебался. Пристрастия к спиртному он никогда не испытывал, но лейтенант и в самом деле замёрз, и к тому же ему не хотелось обижать товарища. Несмотря на разницу в званиях — две звёздочки — это много, — они сдружились, почувствовав родственные души. Пантелеев (тогда ещё лейтенант) пережил самые трудные времена флота, когда офицеры атомных подводных ракетоносцев, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями в самую настоящую нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий — в том числе банальное недоедание — стали обычным явлением. Жёны плакали, люди зверели, многие были готовы бежать куда угодно, и рапорта об отставке пачками ложились на стол начальства. Но Михаил Пантелеев выдержал, не согнулся, не изменил своей юношеской любви к флоту. Он остался в строю, и вот-вот должен был придти приказ о присвоении ему очередного воинского звания «капитан третьего ранга». Вообще-то звание каплей выслужил уже давно, но где это и когда начальники с крупнокалиберными звёздами на погонах любили офицеров, не стеснявшихся говорить им правду в глаза?

— Не угнетайся, — добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. — Я тебя не на пьянку зову, по пять капель — и хорош. До вахты у тебя времени много — выспишься.

— Ладно, Андреич, — сдался Дмитрий, — ты и мёртвого уговоришь.

В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и «чуток бросить на зуб». В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским «каберне», черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону — отношение «руководителей партии и правительства» к «защитникам подводных рубежей отчизны» изменилось. И только военно-морское «шило» на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.