Рассказы советских писателей

Откуда ему знать, что эти хитрости давно разгаданы!.. И все тайное его для человека, как на ладони, и кажется смешным и наивным, словно детские домики из песка, которые легко смоет пока еще далекая волна большого и уверенного в себе моря.

Все ближе и ближе голос гончака, совсем рядом, невидные в ельнике, проскакивают русак, а за ним и пес, и уже кружат далеко, разгоряченные и азартные, а мне трудно разогнуться — затекли ноги, болит спина и задубели от холода руки.

И закурить хочется.

Свечерело. Небо тугое и темное, и на верхушке молодой елочки — крупно, зелено! — светится ранняя одинокая звезда; воздух по-весеннему влажный, его хочется вдыхать полной грудью, в нем неуловимый запах подтаявшего у древесных стволов снега, и хвои, и березовых веток; вершины берез еще освещены солнцем и белая кора мягко, ласково розовеет, а снег, такой бело-колючий днем, отсвечивает тугой, глубокой синевой неба.

На узкой лесной тропинке темно и затаенно-глухо, и от этой глуши, как-то не по себе среди разлапых елей, под согнутыми, словно арки, березками, за которые цепляется ствол ружья; и в душе шевелится тайное желание вернуться назад, на просеку, идти быстро, чтобы похрустывало под ногами, и потихоньку насвистывать…

— Ай-яй-яй! Ту-у-з! Ту-у-з! — Разнесся по лесу дядькин голос. Он стоит, прислушивается, оглядывается на шорох моих шагов.

— А, это ты! Хорошо, что подошел: давай прямиком на Горецкую дорогу. Черт его дозовется! В поле пошел — не дождешься. Сплоховали мы, не выбежали на другую тропку! Был бы и этот заяц наш!

Почуяв еле слышный отголосок гона, дядька вздыхает. Ему хорошо от мороза, свежести, он смеется и опять горланит:

— Ай-яй-яй!

И слушает, как гулко и молодо блуждает по лесу его зов, срывает с плеча ружье и стреляет вверх.

— Пошли. Захочет — догонит! Но пока не натешится, не бросит. Лапы только порежет — к ночи обнастило. Такая зараза!

Взошла луна, и от молодого, посаженного рядами ельника, на бледном снегу — бледные тени. На дороге, по одну сторону которой поле, а по другую лес, тихо и пустынно, только где-то далеко пофыркивает лошадь, поскрипывают гужи и алюминиево отблескивают скользкие следы полозьев. Вовсю светит луна, звезды яркие и буйные: поле под луной не такое просторное, как днем, ниже кажется небо и ближе горизонт.

Снег светится одинокими крупинками, в лунном грустном сиянии каждый снежный бугорочек, мягко оттененный, заметен издали…

И в деревне тишина, только ясно и спокойно горят окна.

— Ну, доброй ночи, племянничек.

Дядька постоял, будто хотел услышать из-за леса голос гончей, зашагал, далеко поскрипывал под его ногами снег, потом стукнула дверь — и снова стало тихо.

…Только по жестяной кровле с глухим шумом скользнул вниз пласт снега, по-весеннему подтаявшего за день.

Перевод с белорусского И. Сергеевой

Рустам Ибрагимбеков День рождения

Десятого сентября 1969 года сыну Багадура Маниева исполнялось пять лет. Время было неудобное, срочно надо было закончить квартиру клиенту, ремонтом которой Багадур, кроме субботы и воскресенья, мог заниматься только по вечерам (на работе тоже был аврал, уже на месяц задержали сдачу новой школы в Баладжарах), но Багадуру очень хотелось как следует отпраздновать день рождения сына. «Все-таки пятилетие бывает один раз в пять лет, — объяснил он жене. — Надо все сделать так, чтобы было не хуже, чем у людей. Позову приятелей со старого двора, пусть посмотрят, как мы живем, а то сколько лет, как я уже получил квартиру, и никто из ребят ее не видел. А сейчас как раз удобный случай. На свадьбу не получилось, соберу их в день рождения Рафика. Деньги будут, я уже договорился с клиентом…»

Жена к затее Багадура отнеслась с прохладцей. Во-первых, она не очень верила в то, что друзья детства Багадура придут на день рождения их сына — на свадьбу не пришли, а уж на день рождения и подавно их не соберешь, во-вторых, она имела свои виды на деньги, которые Багадур собирался попросить у клиента. Ей казалось неправильным тратить их на никому не нужный день рождения, в то время как тому же ребенку надо было купить на зиму пальто, теплые ботинки и много других мелочей — за лето малыш так вытянулся, что почти ничего из одежды на него не лезло. Но деньгами в доме распоряжался Багадур, и поэтому она лишь однажды высказала ему свои возражения, а потом только недовольно молчала.

Багадур по утрам перед уходом на работу и поздно вечером, возвращаясь из квартиры клиента, пересчитывал гостей, которых, по его мнению, необходимо было пригласить — получалось не менее двадцати человек, — и прикидывал, сколько на это уйдет денег, — около двухсот рублей.

Родителей, живущих с ними в третьей, маленькой, комнате, он в свои планы не посвящал. Только раз намекнул матери, что, может быть, скоро соберет у себя ребят с их старого двора, и мать очень этому обрадовалась. Она скучала по дому, в котором прожила всю жизнь до переезда на новую квартиру.