Рассказы советских писателей

Оскар Звейниек похвалил Екаба Кугениека за такую прекрасную речь и прибавил, коль скоро она ему так удалась, то пусть и на похоронах Кнабиса ее скажет. После чего старики торжественно запели песню Кнабиса. За соседними столиками, услышав ее, подхватили, потому что и в самом деле это была славная песня. И оркестр стал подыгрывать поющим, вся «банка», как единая семья, пела о том, что старики когда-то были молодыми и удалыми парнями, были горазды на всякие проделки, одним словом, озорники, вроде молодых бычков на весеннем солнышке; но старики — это вам не трухлявые мосты или ржавые пароходы, выброшенные на берег, — они не сдаются и еще на кое-что годны, и эта удалая песня была как бы подтверждением. А когда она окончилась и все уже успели немного отдышаться от такого прекрасного пения, к Екабу Кугениеку подошел его внук Оскар.

Имя мальчишке дано было не случайно. Внука Екаба Кугениека звали Екабом — таков уж был уговор между друзьями, потому что у настоящего мужчины должна быть вечной не только фамилия, но и имя. Это обстоятельство являлось также причиной, из-за которой Бенедикт Веинь частенько бывал грустен, ведь только у него не было ни сына, ни внука, одни лишь дочери да внучки, и друзья никак не могли уговорить своих детей, чтоб назвали кого-нибудь из внуков Бенедиктом, а все оттого, что каждое приличное имя записано в календаре, в котором установлена дата именин Екаба, Оскара, Андриса и прочих, но Бенедикта в календаре не было. Не было — и все тут. Насчет этого дела Бенедикт Веинь написал жалобу в редакцию календаря, единственную за свою жизнь, и получил ответ, что-де «Бенедикт» устарело, что этим именем никто больше не хочет называть своих детей, к тому же оно невольно наталкивает на мысль о боге, о католиках, а также о ликере под названием «Бенедиктин». Какой современный человек даст такое имя своему сыну? Следовательно, Бенедикту нужно было смириться — хочешь не хочешь, оставаться ему последним Бенедиктом, потому что его дочери рожают только девочек, и он с завистью смотрел на внука Екаба Кугениека Оскара, который уже пытался разговаривать с дедом, как полагается настоящему мужчине:

— Дед, чего это вы расшумелись? Нам с Анитой потанцевать охота, а вы все поете да поете. Оркестр играет только для вас.

Бенедикт Веинь хотел было открыть рот и пообещать парню больше не петь, дескать, танцуйте себе на здоровье, к тому же Анита была его внучкой, глядишь, поженятся с Оскаром, правнука назовут Бенедиктом, может, доведется такое… Но Екаб Кугениек стукнул кулаком по столу, зазвенели рюмки:

— Ха! Я снова говорю — ха! Попридержи язык, молокосос! Попридержи! Не то не погляжу, что ты мой внук! Человек помер, а у них одни танцульки на уме!

А так как он почти кричал, то его услышала вся «банка», и все стали спрашивать:

— Кто? Кто помер?!

И Екаб Кугениек ответил.

— Кнабис помер.

В «банке» наступила тишина, перестали звенеть вилки и рюмки, перестали скрипеть стулья. Слышно было, как ветер колышет те самые новые занавеси с цветными кругами, которых так много, что почти у каждого из сидевших за столиками над головой висел круг, отчего все походили на святых, вроде тех, что на церковных фресках.

И совсем тихо, почти беззвучно за буфетной стойкой упала в обморок буфетчица Амалия Кнапиня.

В этой тишине вдруг раздался голос Кугениека. Екаб сказал, что хотя сегодня все пришли сюда повеселиться, однако не следовало бы позволять никаких шуток и озорства, а следовало бы помянуть добрым словом Кнабиса. А еще он сказал, что в связи с этим печальным событием нужно бы произнести речь и спеть те песни, которые Кнабис любил, но если кому-то сказать нечего, пусть просто помолчит и помянет покойного по своей совести и разумению.

И все находившиеся в «банке» поняли — произошло нечто страшное, непоправимое, нечто такое, чего не исправишь, как лодочный мотор, не заштопаешь, как чулок, не залечишь, как рану, которую стоит только тряпкой перевязать.